А что же дальше делать? Идти в первый попавшийся военкомат, подавать документы, зашитые в полу пиджака? Колебался, сомневался. Вспомнил отцовские нравоучения: «Береги себя, Гриша, пуще зеницы ока…» И пересилил страх. Сказал сам себе Григорий: «Нет, голова у меня одна, запасной мать не дала… Лучше поступить, как это сделал родной отец в гражданскую… Топором собственноручно (только, храни господь, чтобы кто-нибудь не увидел, не узнал) отрублю на правой руке два пальца… И таким образом спасу свою голову. Очень уж рано ушел из жизни отец… Многое он передал мне, сыну, но еще больше невысказанного забрал с собой в могилу. Убили взбесившиеся лошади… Такая нелепая смерть!»
Григорий поплелся на базар. Долго рыскал между рядами, слонялся, терся в людском водовороте, высматривал топор. И выискал: с широким лезвием, с тяжелым обухом — для дров. Левой рукой взял, изловчась, примеряясь: вот им-то он и отхватит два пальца на правой…
Не торговался. Молча бросил четвертную в руки продавцу. Поспешно засунул рукоять за пояс, прикрыл полой плаща. Металл зловеще холодил, ежеминутно напоминая о себе.
С полмесяца привыкал к секире. Носил с собой, не расставался с ней ни на минуту. И даже на ночь клал ее под подушку.
Однажды ему во сне пригрезилось, будто «родной топор», словно ошалелый пес, гоняется за ним, Григорием, гарцует, подкрадывается к горлу… Ужаснулся, отчаянно застонал и, враз пробудившись, вскочил с кровати, схватил топор и вышвырнул его в сени.
На следующую ночь грозная железяка снова преследовала Жгуру, безудержно смеясь: «Ха-ха-ха! Ну-ка позволь, разреши, Гриша, мне прикоснуться к твоему горлышку… Я нежненько испробую свое острие: оно что бритва…»
Обливаясь холодным потом, словно угорелый, вскочил на ноги, стремглав выбежал в сенцы. В кромешной тьме ползал на четвереньках, на ощупь искал тот проклятый топор. Обшарил весь пол, углы — нет. Вспомнил: бабка-хозяйка приткнула его в ящике, где постоянно лежали молоток, щипцы, гвозди. Схватил и с отвращением бросил его в провал погреба. Плотно закрыл крышку. И, немного успокоенный, вернулся в свою тесную комнатушку, что снимал у древней старушки на окраине деревни.
Сон подействовал на Григория отрезвляюще. Струсил не на шутку: наотрез отказался от странного намерения. Хотел было и топор выбросить к черту на мусорник, да пожалел — в хозяйстве пригодится.
Однако частые мобилизации заставили Жгуру снова призадуматься, вернуться к той безбожной мысли… Забегал, засуетился: ведь им уже в сельсовете заинтересовались, дескать, причалил к деревне парень-приблуда, непрописанный, вроде бы призывного возраста…
