Никого из крутояровцев Григорий так не боялся, как тещи Марьяны. В ее присутствии был послушным, исполнительным, угодливо-покорным. Понимал чертовку с полуслова, с полунамека. Ему, казалось, что эта активистка-непоседа видит его насквозь, знает, чем он дышит, что думает, куда «тащит кулацкую телегу»… Всегда стоял перед ней навытяжку. Выпрямившись, замирал перед ней. Сам себя едко упрекал: «Какого беса, как свеча, таешь перед бабой? Она ведь не просветит, не расшифрует прошлое. Все кануло в Лету».
Также подумывал: «Вот бы подмять, сломить эту самоуверенную каналью. Но с какой стороны к ней подойти, на каких грехах застукать, накрыть?..»
Честная вдова, живет среди людей на виду, как на ладони. Никогда не покривит душой, не солжет, не уворует, не пойдет на сговор со своей совестью. Не носит в душе злобы, а открыто выскажет тебе прямо в глаза все, что положено, что знает, чего заслуживаешь. Не возведет напраслину. Уж если попал на ее острый язык — отмолотит за милую душу, а потом перевернет на другой бок и задаст перцу — долго помнить будешь… Ничего не откладывает Марьяна на завтра: проштрафился, попал под горячую руку — получай трепку, да такую — всякому закажешь…
У Григория екнуло сердце. Неужели, проныра, пронюхала об их с Лидкой передрягах и примчалась наводить в моем доме порядок? А может, привезла какую-то новость о Даруге доченьке-баловнице?
— Милости прошу в горницу, — низко поклонился. — Стужа-то какая на дворе…
— Смотри, маменькин сыночек отыскался! — резко прервала его Марьяна. — Хватит вам с Лидой гнездиться дома. Живо берите лопаты, и айда спасать людей. Землянки запечатало гололедом… Ни воздуха, ни воды. Задохнутся!
Марьяна слегка дернула за повод коня, и тот, высоко подняв голову, побрел дальше в глубоком снегу.
Жгура вернулся на веранду, долго топал ногами, обмел веником валенки, перевалился через порог светелки:
— Лида, беда! Односельчан лед замуровал в землянках. Мамаша только что пробилась к нам на коне и приказала обоим немедля идти на выручку соседей.
— Господи, почему же не зашла даже в хату?
— Некогда. Ни минуты времени! Ты останешься, ведь корова-то не доена… Поросенок, бычок, гуси голодные. А я и за тебя, и за себя справлюсь. Слышь меня?
— Людям смерть угрожает — ты никак не расстанешься со своими гусенками-поросенками… Как тебе не стыдно, Жгура? — забегала, отыскивая свою теплую одежду.
— Боюсь, простудишься, снова сляжешь.
— Окочурюсь — и поделом!
— Шутки оставь! Обуй мои валенки. Они громоздкие, зато надежные. Ноги как на печке. А я в сапогах пойду. Очень тебя прошу, Лидуся. Не для себя, не для меня, а ради Оли побереги себя.
