К тому времени мы уж виделись довольно редко. Пути наши разошлись. Я училась на вечернем, работала на телевидении, но, сочиняя сценарии, всегда старалась задействовать Леонтия. Он купил «Москвич» сливового цвета: «каблук» с большим багажником. И в этом фургончике возил своих зверей — то надо в Большой театр на «Дон Кихота» забросить осла («Своих-то там не хватает!» — шутил Леонтий). То в Детский театр на «Маугли» по-солидному подвезти питона…
Короче, в назначенный день с козлом в грузовом отсеке сквозь милицейский кордон Леонтий въехал на территорию Шаболовки.
Моего дорогого друга я встречала у входа в первый корпус, и мне уже были хорошо видны его пышные усы и пшеничные кудри, когда вдруг у машины заглох мотор. Леонтий вылез — смущенно улыбаясь, мол, айн момент, открыл капот, склонился над мотором, закурил… и уронил туда горящую зажигалку.
Мощное пламя вырвалось из мотора и мигом охватило машину. Леонтий с опаленными кудрями кинулся к багажнику, выволок на свет божий абсолютно черного козла с огромными рогами, потом выхватил из кабины документы, а напоследок спас яркий шелковый камзол — весь в блестках, на вешалке, видимо, заботливо отутюженный Кларой Цезаревной.
«Москвич» сгорел в семь минут.
— Как живое существо, — горевал Леонтий. — Бибикнул мне, помигал фарами…
Подошли милиционеры: хлопали его по плечу, сочувствовали, смеялись.
Телевизионщики спешили на работу, не обращали внимания, думали, идет съемка.
А у нас, у комедиантов и плясунов, настроение, конечно, понизилось. Хотя Леонтий (артист!) надел камзол с огромными карманами, набитыми печеньем и вафлями, шелковые чулки, рубашку с кружевным воротником, золотую бабочку сверкал, искрился, как жар-птица…
Козел, невзирая на канонически сатанинский вид (ему только в Иудейской пустыне бродить в качестве козла отпущения), блистательно исполнил весь набор фортелей и трюков. И зверь, и дрессировщик на славу отработали съемочный день.
Одним словом, вечер. Надо увозить козла, а машины нет. И мы тоже — не сообразили после пожара заказать «уазик», такое все испытали громадное потрясение.
Выходим на улицу: я, Леонтий в каком-то сером тюремном ватнике — с сияющим камзолом, небрежно перекинутым через плечо, и на цепи этот человек ведет козла. Дождь хлещет — проливной, а ведь была, черт возьми, середина декабря.
Стали на дороге в темноте втроем ловить такси. Вымокли, замерзли, покрылись ледяной корочкой — никто не остановился.
Тогда мы решились на отчаянный шаг — проникнуть в метро.
