Сиротской походкой я двинулась к суровой женщине с красной фуражкой на голове, замурованной в стеклянной будке.
— Это цирковые артисты, — говорю я жалобным голосом. — Фургон у них сгорел. А до дома буквально две остановки…
— Животных нельзя, — ответила она твердо. — Тем более без намордника.
— Он же козел! — говорю я. — Они не носят намордники.
— Нет, и все!
Леонтий — понизив голос:
— Я вам заплачу. Сделайте для нас исключение. Это очень смирный, психически уравновешенный козел. Он два раза ездил на съемки на Черное море, имел отдельный номер в пансионате работников Госплана и зарекомендовал себя с самой лучшей стороны.
Козел стоит — с ноги на ногу переминается, желваками играет, угрюмый, мускулистый, на железной цепи, глаза у него один желтый, другой зеленый, зрачки горят, как угли в печи, а рога такие, сразу ясно — что этот черт косматый по каждому поводу имеет свое собственное мнение. Причем готов его отстаивать с пеной у рта.
В конце концов Леонтий выложил последний козырь дьявольской силы.
— А на рога, — сказал он, — я ему надену целлофановый пакет, как на лыжные палки.
Тут нас — под свист и улюлюканье — с позором, со скандалом выдворили из метро.
Мы опять вышли на дорогу, но теперь разделились на две группы.
Я — стою, голосую, а Леонтий с козлом прячутся в кустах.
Неожиданно из дождливой декабрьской мглы на мой зов откликнулся какой-то тарантас.
Я распахиваю переднюю дверь, потом заднюю и — тоном, не терпящим возражений, — говорю:
— Нам нужно с вами подвезти одного козла.
Он:
— А?.. Что?..
В это время Леонтий с козлом с разбегу запрыгивают в машину.
— Но вы ведь сказали… одного! — обиженно проговорил шофер.
Редко мы виделись, очень редко, и с каждым годом все реже. У меня появился возлюбленный Славик, чемпион мира по буги-вуги. Мы с ним ночами танцевали в университете. Помню, он говорил мне, что буги-вуги — это исключительно парный танец, иначе, действительно, только окурки хорошо гасить. Женщины туда приходили огромные, в широченных юбках, а мужчины крепенькие, коренастые, как медвежата. Мы часами отплясывали буги-вуги, а в перерывах я читала всем наизусть «Графа Нулина».
Но все равно забыть Леонтия было невозможно, потому что в любом отечественном кинофильме в какой-то момент обязательно взлетал петух на забор, садилась на колени героя кошка, расхаживал по карнизу голубь. И почти всегда в этом случае за кадром стоял Леонтий с ливерной колбасой или горстью пшена и незримо руководил процессом, о чем красноречиво свидетельствовали титры.
