— Ничего страшного.
И спросила расписание поездов. Было рано, около шести, — он беспрекословно, с упавшим сердцем, отвез ее на станцию. И она уехала… Он не сомневался, что навсегда.
Теперь она присутствовала на его барже постоянно. Разгуливала, качая серой юбкой у него перед глазами, обмахивала подолом стулья, волнуя тем неизведанным, что он угадывал под мягкими складками; за обедом тянула узкую кисть, чтобы пригубить вино из его бокала; играла с эхом, отсылая мягким, негромким голосом протяжное «а-а-а»; эхо катилось наискосок по воде и, отталкиваясь от берегов, возвращалось к ней, а она веселилась, как девчонка…
Гастон видел Лизу повсюду, думал о ней с утра до вечера. И мечтал…
Природа оказалась на его стороне. Пошли сухие, солнечные дни, он ухватился за удачный предлог, — не следующего же лета ему ждать! — написал Лизе. В худшем случае, она не ответит или скажет, что не может приехать. Она ответила. «Моя бабушка говорила: получить приглашение в первый раз несложно, а вот получить его вторично — гораздо сложнее!» За фразой следовало три смайлика. И он как будто услышал ее низкий, грудной смешок, она не смеялась, а добродушно гукала — коротко или, особенно довольная, по-голубиному протяжно. Предупредила, что хочет искупаться перед обедом и приедет пораньше: «Я постараюсь сесть на поезд, который прибывает в 11.41». И еще: «Будет жарко, приготовьте для меня бутылку минеральной воды комнатной температуры, плиз…» При видимой легкости, беспечности она продумывала все до мелочей и четко, как в линованной тетрадке, расписывала по пунктам. Его почему-то снова охватил страх: а вдруг не приедет? А он не представляет, где ее искать… Она приехала.
— За эти дни я успела забыть, как здесь хорошо!
И тут же, на палубе, без церемоний разделась, пока он, насвистывая, относил сумки с провизией на кухню, осталась в простом черном купальнике и, подколов волосы, осторожно спустилась в бурую воду по узким железным перекладинам. Видя, как она болезненно морщится, Гастон счел нужным пояснить:
— У меня украли лестницу со ступеньками…
Он мало что знал о ней. Она любила прожаренное мясо, не ела и не пила ничего холодного — прикоснулась к ломтику дыни, проверить… Когда он извинился за безвкусный промышленный багет — оба булочника ушли в отпуск, а до третьего он поленился доехать, — она воскликнула:
— Почему вы не предупредили меня? Я бы привезла хлеб из Парижа…
Он не спрашивал, в каком районе она обитает. Ни сколько ей лет. Того, что он знал, ему было достаточно. Из крошечных подробностей, отдельных фраз — легкими мазками! — он создавал свою Лизу, возможно, несуществующую, выдуманную им, нереальную, но он боялся реальности, так как не ждал от нее ничего хорошего. Ему хотелось писать ее портрет, но лучше бы он не заявлял об этом вслух.
