– Я бы ту змею пополам порвала, чтобы она и тебя не укусила.
С тех пор они стали неразлучны.
Они смотрели старые телекомедии, что снова и снова крутятся в программе – его «Околдованного» и ее «Мечтаю о Джинни». Они валялись у реки или уходили из города по шоссе, наблюдая, как мир становится больше. Прибирались у доктора Вайнрауха или слушали через его стетоскоп сердцебиение друг у друга. Замеряли друг другу давление, пока руки не надувались так, что вот-вот лопнут. В сарае он делал наброски ее рук, ее лодыжек, ступней. Но отказывался изображать лицо.
– Ну чего ты, Майкл…
Она со смехом клала ладонь ему на грудь.
– Ты что, не сможешь меня похоже нарисовать?
А он мог.
Он мог схватить дымку в ее глазах. Озорную бесшабашную улыбку.
Даже на бумаге она выглядела так, будто вот-вот заговорит.
– А ну, проверим, какой ты мастер, – возьми кисть в левую руку.
Однажды вечером на ферме за шоссе она впустила его. Подперев дверь своей комнаты коробкой с учебниками, взяла его за руку и помогла во всем: справиться с пуговицами и застежками, опуститься на пол.
– Иди сюда, – сказала она.
И был ковер, и огонь по плечам, спинам и копчикам. Было солнце за окном, книги и всюду недописанные домашние задания. Было дыхание – ее дыхание – и падение без оглядки. И смущение. И отвернутое в сторону лицо, и вновь обращенное к ней.
– Посмотри на меня. Майкл, посмотри на меня.
И он смотрел.
Вот эта девочка, ее волосы, ее туман.
Она сказала:
– Слушай…
Пот между грудей.
– Я даже не сказала: «Прости!»
Он посмотрел на нее в упор.
Рука, на которой лежала Эбби, затекла.
– За что?
Она улыбнулась.
– Ну, за собаку и…
И уже чуть не плача:
– И что тогда в приемной сломала твою космическую игрушку.
И Майкл Данбар мог бы забыть руку под ней навсегда: он остолбенел и замер, изумленный.
– Ты помнишь?
– Еще бы, – сказала она; теперь она говорила вверх, глядя в потолок.
– Не понимаешь?
Половина ее тела была в тени, но на ногах лежало солнце.
– Я тебя любила уже тогда.
На другом берегу сухого русла в сумерках Клэй пожал руку Майклу Данбару, и пульс отдавался у обоих в висках. Округа остывала. На мгновение он представил себе реку, клокочущую, чтобы ее шум отвлек его. Чтобы поговорить о ней.
Куда, черт побери, подевалась вода?!
Перед этим, увидев друг друга, заглянули в лица, потупились.
Лишь когда разошлись на несколько метров, смогли задержать взгляд дольше чем на секунду.
Земля казалась живой.
Окончательная тьма, и все так же ни слова.
