Глиняный мост | страница 71
Мальчишечья рука
И вот он подошел к реке, и та оказалась сухой и резной, вырубленной в земле. Она рассекала округу будто рана.
На обрыве, спускаясь на дно, он заметил несколько в беспорядке валявшихся бревен, облепленных грязью. Словно гигантские занозы, косо торчащие и размочаленные, так ими распорядилась река; и Клэй почувствовал другую перемену.
Не более чем за пять минут до того он сказал себе, что никому не сын и не брат, но теперь, в последних лоскутьях света, здесь, в этой гигантской пасти, все его притязания на самостоятельность улетучились. Ведь как ты пойдешь к отцу, не будучи сыном? Как ты покинешь дом, не понимая, откуда ты? Вопросы карабкались рядом с ним, выбираясь на другой берег.
Услышит ли наш отец, как он идет?
Выйдет ли посмотреть, что за незнакомец там, в русле его реки?
Выбравшись из русла, Клэй старался об этом не думать: его трясло. Тяжелая спортивная сумка оттягивала спину, а чемодан дрожал в ладони, внезапно ставшей просто мальчишечьей.
Майкл Данбар – Убийца.
Имя и прозвище.
Клэй увидел его, стоящего в сумеречном поле перед домом.
Он увидел его, как видим мы, издалека.
Мужчины и женщины
Надо отдать юному Майклу Данбару должное.
Он обладал здоровым упрямством.
Он получил свой календарь с великими людьми, но лишь после того, как завербовал мать как помощника в поиске необходимых двадцати четырех женщин – в число которых он включил и саму Адель, объявив ее лучшей в мире машинисткой.
Это затянулось на несколько дней и потребовало стопки энциклопедий, но женщины, изменившие мир, нашлись в изобилии.
Мария Кюри, Мать Тереза.
Сестры Бронте.
(«Считается за трех?»)
Элла Фицджеральд.
Мария Магдалина!
Список длился без конца.
Но все же ему было восемь, и он был сексист, как любой мальчик его лет; в его комнату попали только мужчины. Только мужчины висели на стене.
И все же я должен признать.
В каком-то странном смысле это было даже мило: мальчик, в реальности живущий по тикающим часам потного городка, но располагающий при этом другим временем, где все, что могло заменить ему отца, – очерки о нескольких великих исторических личностях. По меньшей мере, эти люди год за годом будили его любопытство.
В одиннадцать он познакомился с Альбертом Эйнштейном, он кое-что прочел о нем. Он ничего не узнал о теории относительности (кроме того, что она гениальна), но ему полюбился старикан со страницы календаря с наэлектризованными волосами, высовывающий язык. В двенадцать он, укладываясь спать, представлял, будто тренируется в поднебесье вместе с Эмилем Затопеком, легендарным чешским марафонцем. В тринадцать изумлялся Бетховену, который играл, не слыша ни ноты.