И вот – в четырнадцать.
Подлинный поворот случился в начале декабря, с очередным снятием календаря с гвоздя.
Через несколько минут Майкл сел, не выпуская его из рук.
Прошло еще несколько минут, он все читал.
– Господи!
Он и в прежние годы на этой, последней, странице календаря рассматривал великана, более известного как Il David, то есть статую Давида, и по утрам, и по вечерам, много раз – но теперь увидел его впервые. Майкл моментально решил, за кем теперь последует. Поднимаясь снова на ноги, он даже не мог точно сказать, сколько он так просидел, изучая эмоции на лице Давида – каменного, пригвожденного решением. Уверенного. Испуганного.
А в углу страницы была еще картинка поменьше. Сотворение Адама из Сикстинской капеллы. Изгиб свода.
И он снова сказал:
– Господи…
Как можно такое уметь?
Тогда он стал искать книги; всего в Фезертонской публичной и школьной библиотеках набралось три книги о Микеланджело. В первый раз он прочел их по очереди, затем стал читать две одновременно. Читал ночами, не выключая света до предутреннего часа. Следующей его целью было найти другие работы Микеланджело, запомнить их, нарисовать заново.
Иногда он задавался вопросом: почему его так проняло?
Почему именно Микеланджело?
Переходя дорогу, он ловил себя на том, что произносит его имя.
Или перечисляет любимые работы, без всякого порядка.
«Битва кентавров».
«Давид».
«Моисей».
«Пьета».
«Пленники», или, как их еще называли, «Рабы».
Последняя захватывала его своей незавершенностью – колоссальные фигуры, увязшие в мраморе. В одной из книг, которая называлась «Микеланджело: великий мастер», содержался подробный рассказ об этих четырех скульптурах и о том, где они находятся сейчас, о галерее флорентийской Академии изящных искусств, где эти изваяния окаймляли путь к Давиду (там были еще две статуи, но сбежали в Париж). В куполе света возвышался царь – само совершенство, – его обрамляли, вели к нему четверо печальных, но великолепных товарищей по плену, каждый из которых навечно пытается вырваться из мрамора, с неизменным итогом.
Каждый в щербинах, бел.
Кисти рук завязли в камне.
Локти, ребра, измученные тела, вывернутые в страдании: клаустрофобная борьба за воздух и жизнь, пока мимо течет поток туристов… увлеченных и поглощенных им: царственным, сияющим, там, впереди.
Один из рабов, названный Атласом (в библиотечной книге его снимков было много, в разных ракурсах), еще нес мраморную глыбу на шее, превозмогая ее тяжесть и громоздкость: руки – мраморный порыв, торс – война.
