– Благодарю вас, – ответил он хрипло. – Уже лучше.
– Эти контузии – страшное дело. Имел несчастье под Гибралтаром, – Санчес упруго постучал себя пальцем по виску. Говоря, он всё так же елейно, с кошачьим прищуром, смотрел за окно, и оттого в словах его, участливых по тону, сквозила холодноватая безличность. – А как с содержанием? Кормят нормально? Жалоб нет?
Авельянеда не помнил, чтобы за всё это время во рту у него побывала хоть крошка, но всё же ответил:
– Благодарю. Я всем доволен.
– Что же, отлично. Тогда к делу. К делу, – повторил Санчес и, потирая руки, вернулся к столу.
Откуда-то явилась красная папка с блестящим металлическим замком. Прикрыв ею вышивку, Санчес удобно расположил на столе свои полные локти и посмотрел Авельянеде в глаза.
– Утверждают, будто правительство наняло вас, чтобы дурачить народ, изображая Аугусто Авельянеду. Если это подтвердится, то боюсь, вас ждет суровое наказание. Даже проявив снисхождение к вашему преклонному возрасту, меньше чем годом тюрьмы не обойтись. Не думайте отпираться. Предупреждаю: у нас хватит свидетелей, готовых удостоверить не только вашу личность, но и вашу вину.
Пока Санчес вещал, сверкая медной залысиной, Авельянеда украдкой заглянул внутрь себя и обнаружил там, к своему величайшему изумлению, готовность спастись, принять подачку судьбы, заключенную в словах коменданта. Ему ничего не стоило выдать себя за другого и остаться в живых, ведь у каторги или тюрьмы могла быть, конечно, всего одна альтернатива. Но секундное, крошечное колебание сменилось гневом, обращенным не столько к медноголовому инквизитору, сколько к себе – за то, что подобное колебание оказалось возможным.
– Это гнусная ложь, сеньор. Я и есть тот самый Аугусто Авельянеда.
Слова были сказаны громко, с достоинством, но должного эффекта не произвели. Часы на громоздком ореховом секретере не остановились, и густобородый Маркс не скосил на преступника свои сердитые всезнающие глаза.
– Вот как? – Санчес насмешливо приподнял брови. – И вы готовы письменно подтвердить это?
– Да, сударь. Готов.
– Чудесно! В таком случае прошу вас ознакомиться вот с этим документом.
Клацнув замком, Санчес достал из папки и протянул Авельянеде бумагу. Увенчанный вездесущей красной звездой, документ был неряшлив: свежая краска чуть расползлась, буквы, набранные на разбитой машинке, плясали, будто пытались разбежаться, в нижнем правом углу отпечатался чей-то грязный, перепачканный в чернилах палец. Куда больше, впрочем, удивляла первая строчка: “Я, Аугусто Гофредо Авельянеда де ла Гардо, признаю себя виновным в преступлениях перед испанским народом…”. Дальше следовал набор пропагандистских штампов, которые четверть века назад он уже слышал во Дворце правосудия. Авельянеда поднял на Санчеса вопрошающий взгляд.
