«Зачем обманывать? – думал я, отдуваясь и утирая лоб. – Назовите уж честно: Стрелецкий подъём!»
Здравый смысл подсказывал, что и вниз я проходил точно такие же расстояния, метр в метр. Как бы иначе мог вернуться домой, а не прийти на Луну? Но почему-то они совсем не запоминались. Я полюбил движение в гору, подумав однажды: может быть, в этом есть знак какого-то будущего взлёта в жизни? И продолжал отмерять километры, оглядывая город с каждой новой высоты.
Очень скоро с моих боков исчезли остатки северной пухлости и ноги стали как железо.
Зачем тратить деньги, покупать ягоды и фрукты, когда они растут на улице? Так я думал, гуляя по Севастополю, но держал гениальную мысль при себе. Что-то подсказывало – видимо, то самое место, которое любит приключения, – что мама и папа её не оценят.
Но это был истинный праздник души! Идёшь по тротуару, и следы опавших ягод на асфальте выдают издалека: абрикос, вишня, яблоко, а вот что-то, похожее на ежевику, но не совсем… Подумать только, я до недавних пор ничего не знал о шелковице! Как можно было без этого жить?
Однажды городские лабиринты завели меня на еврейское кладбище. Здесь царили покой, умиротворение. Могилы поросли шалфеем и чабрецом. Многие памятники были опрокинуты или вовсе разрушены, иные стояли среди запустения гордо и невредимо. Илья Израилевичъ Гальперинъ, скончался в 1908. Гольдман Мария Абрамовна, 1935. Какая вечная тишина! Аронъ Моисеевичъ Коэнъ, учитель французскаго…
Здесь давно никто не гостил; об этом говорило алычовое дерево на холме, усыпанное необычайно спелыми, розовато-дымчатыми, чуть запылёнными плодами. Я осторожно сорвал один, протёр футболкой… Невероятно вкусно, отзывается мёдом без приторной сладости, в самую меру освежающе горчит.
Ах, дорогие Илья Израилевич и Мария Абрамовна! Все забыли вас, а я буду помнить. Да успокоит Господь с благоговением ваши славные души!..
Насколько я был неправ, стало ясно к вечеру. В животе безостановочно бурлило, крутило, бродило, любой выпитый глоток воды немедленно просился наружу не той дорогой, которой вошёл, и не той, которая привычна. Я почти не слезал с унитаза.
– Доигрался, – сказала мама, – как бы не дизентерия. Что ел?
– Не знаю, – увиливал я. – Какой-то пирожок…
– Где?
Я пожал плечами, что вряд ли было видно сквозь фанерную дверь туалета:
– Не помню. Где-то на Озерках… тьфу!.. на Остряках.
– Чего туда понесло? Если к утру не будет легче, понесёт в больницу.
