Халиб поднялся, прошелся до двери, ведущей наружу, неспешно вернулся и уселся обратно.
— Значит, шпион. И неважно, как ты его пропустил.
В голосе императора появились обвиняющие интонации.
— Это очень опасно.
Пятна на лице Веда проступили еще отчетливей. Он произнес:
— Все, кто был связан с этой операцией, сейчас задержаны, Возвышенный. Допросы уже ведутся.
— Хорошо, — Халиб резко кивнул. — Что вы планируете в отношении Лэннета?
— Мы изменим ему отпечатки пальцев — современная техника позволяет нарастить искусственные отпечатки, которые держатся почти два года, — и уберем шрам с лица.
— Сделайте ему другой, — перебил управляющего император.
— Не понимаю.
Этому не было никаких разумных объяснений. И все же Халиб нутром чуял, что Лэннет должен носить какое-то зримое доказательство своего участия в боях. В этом молодом человеке чувствовалось нечто, говорящее о сражениях и о смертельном риске. Халиб знал об этом, знал, что сам никогда не испытает ничего подобного — слишком жесткие рамки его связывают, — и ему отчаянно хотелось хотя бы в этом отношении поступить с Лэннетом честно. Но как объяснить это Веду? Вед поймет, в чем тут загвоздка, — но нельзя, чтобы он заподозрил, что император, которому он так верно служит, способен на подобные чувства. Императорам не полагается испытывать зависть. И потому Халиб сказал:
— Ему нужна приметная внешность. Не менее приметная, чем нынешняя. Любой, кто взглянет на его новое лицо, должен сразу понимать, что этот человек примечателен, что он не похож на всех остальных. На самом деле, я хочу, чтобы, когда все закончится, ему вернули прежний шрам. Капитан Лэннет должен быть именно таким, какой он есть.
Вед давно успел привыкнуть к странностям императора и потому просто сказал:
— Будет сделано.
Некоторое время он сидел молча, выжидая: может, Халиб перестанет смотреть куда-то в пространство и скажет что-нибудь еще? Потом управляющий поднялся, нарушив тишину глухим смешком.
— Не могу поверить, что он взялся за это дело. Нет почти никаких шансов, что он добьется от Этасалоу чего-нибудь такого, что позволило бы ему обелить себя. Я признаю решимость этого человека, но он глупец.
— Да.
Император был задумчив, если не сказать рассеян. Он пробормотал, обращаясь скорее к пространству перед собой, чем к Веду:
— А когда мы последний раз говорили о моих сыновьях? Ты не помнишь?
— Последний раз? Несколько лет назад. А почему вы об этом спрашиваете, Возвышенный? Что, там тоже какая-то проблема?
