С другой стороны двери раздался грохот.
– Вик? – громко сказала я.
Ничего.
Дыши. Внутрь, потом наружу. Дыши.
У меня в голове раздалась песня Вика, опера ошеломительной красоты, и потом я услышала и свою, «Coming Up Roses». Они переплетались в самую восхитительную мелодию всех времен. Я открыла дверь, и время замедлилось, и я увидела все в ярчайших деталях.
Я открыла дверь и пожалела, что не закончила начатое Виком. Надо было подобрать винтовку и прикончить дядю, пока у меня была возможность.
Я открыла дверь, увидела в воображении старый шкаф и поняла, откуда исходил грохот.
Я открыла дверь и увидела, как мой дядя держит Вика сзади. Его мускулистые руки обвили Викову шею, точно питоны, и лицо у Вика было лиловое, и на шее у него было крошечное ярко-алое пятнышко, где острые края разбитой бутылки дяди Леса прикоснулись к коже Вика.
Я открыла дверь и услышала лишь наши две песни. Они медленно парили по дому, как выброшенные из окна розы. Я ничего не услышала…
Девять
Кока-кола, или Вот как все закончилось
Комната для допросов № 3
Бруно Виктор Бенуччи III и сержант С. Мендес 19 декабря // 19:46
Мендес зажимает ручку между большим и указательным пальцами; рука лежит на папке.
– Сегодня днем в начале разговора ты стал перечислять всех девочек, в которых был влюблен. Мы поговорили про искусство, про семью, про твои личные сложности…
…
– И что?
– Что я упустила?
– Что вы имеете в виду?
– Вик, ты рассказывал мне историю, и я с радостью ее слушала, но ты почему-то остановился. Мне интересно почему.
…
– Который час? – спрашиваю я.
– Ты уже второй раз интересуешься. Какая вообще разница?
Я не успеваю придумать отговорку. Мендес встает, обходит меня сзади, наклоняется к моему уху и шепчет:
– Виктор, я хочу знать, что ты знаешь. Почему ты защищаешь Кабонго? Ты говоришь, что был в доме, когда это произошло. Ладно, хорошо, я тебе поверила. Больше никаких выдумок, договорились? Расскажи, что ты видел.
…
– Вы знаете, что означает «фов» в буквальном переводе, мисс Мендес?
– Дикий зверь.
Ей словно не требуется ни малейших усилий, чтобы припомнить; она будто ждала, когда я задам этот вопрос.
– Я понимаю, – настойчиво звучит ее голос; дыхание щекочет мне ухо. – Это бурление под поверхностью. Правда понимаю. Но, Вик… ты не Матисс. Это не абстрактное искусство, и ты не фовист. Ты не сделаешь случившееся прекрасным, сколько ни закрашивай его серым. Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты мальчик, который увидел что-то, что напугало тебя до усрачки.
