Я развернулась и, передвигая застывшими конечностями, побежала из комнаты. Левое бедро, на которое пришелся вес дяди Леса, выкручивало от боли. Я закрыла дверь и огляделась в поисках чего-нибудь, чем можно его забаррикадировать. В конце коридора стоял старый шкаф. Встав сбоку, я всем телом налегла на него, но он едва сдвинулся с места.
Вик прибежал обратно:
– Я вызвал полицию.
– Помоги мне.
Вик посмотрел на меня в замешательстве:
– Я думаю, нам надо идти.
– Что? Нет.
– Мэд, я ударил его. А что, если… я не знаю. И копы начнут нас расспрашивать.
Я показала на комнату Джеммы, где моя бабушка лежала в постели, восхищаясь своими варежками, словно мир не сошел с оси.
– Я ее не оставлю. Помоги мне.
Вик снял бейсболку, положил ее сверху на шкаф и помог мне дотолкать его до двери в мою комнату. Может, виной послужил вид моей бабушки. Может, то, что мы только что вызвали полицию моему собственному дяде. А может, то, что дела шли так долго так плохо, что я и забыла, когда вызывать полицию… Так или иначе, в ту секунду я почувствовала, что скудный обед переворачивается у меня в животе.
– Меня сейчас стошнит.
Я побежала в ванную, захлопнула за собой дверь, доковыляла до унитаза, и меня вырвало. После этого я подставила лицо под струю, чтобы прохладная вода охладила мне опухший глаз. На углу тумбочки стояла фотография в рамке – виновница всего, что случилось вечером. Я отключила воду, взяла фотокарточку в руки и уставилась на тень.
В этом доме не было ни одного изображения моих родителей. Дядя Лес за этим проследил. Те фотографии, которые у меня были, я спрятала в коробку в шкафу. Когда-то мы были семьей: самодельные костюмы на Хеллоуин, разбитые вазы, визиты к зубному, печенье для Санты, наказания за проделки, вечера за любимыми фильмами. Теперь не осталось ничего. При любой возможности я спешила провести время с тем, что у меня осталось: фотографиями. И сегодня я нашла это фото. Не помню, как его сняли. В семьях всегда так: живешь бок о бок с людьми; они находятся в твоем пространстве, ты – в их, и даже если вы не делаете ничего, что надо задокументировать, иногда это происходит. И вот мы остались на фотографии. Счастливые втроем, улыбки до ушей, просто сидим и делаем что-то. А может, и ничего не делаем. Это не важно.
Мне эта фотография понравилась. Я нашла для нее рамку и поставила в ванной. Не знаю, о чем я думала. Может, надеялась, что дядя Лес не будет против. Но у меня была и другая причина, более серьезная. Я вспомнила день, когда вернулась домой раньше обычного и увидела, как он пьет чужой апельсиновый сок. Я вспомнила игривый мамин тон из спальни и поняла: они любили друг друга. Мой дядя влюбился в жену брата. Ее смерти было достаточно, чтобы сделать его алкоголиком, чтобы раз за разом избивать у себя дома девочку, которая напоминала ему о незаконной любви, чтобы убрать все фотографии и стереть маму из памяти. Но из моей памяти ему маму не стереть. Я аккуратно поставила фотографию обратно. Затем, глядя в зеркало, попыталась хоть как-то причесаться. Синяки, ссадины, заплывший глаз… «Я помойка фальстартов, – пропела я шепотом, совсем как Эллиот Смит. Именно так, как надо петь любимые песни. – Мне не нужно твое разрешение, чтобы похоронить свою любовь…»
