Даже Бандл понял, что сейчас лучше меня не перебивать. Он тихо и фальшиво напел что-то себе под нос.
– «Take Me to the River», – говорит он. – Эл Грин, так?
– Песня та, но я не знаю, кто ее поет. Кроме рыбы.
На мгновение тихий стрекот диктофона кузнечиком звучит в тишине. А я вижу только те глаза: одна пара гаснет, другая загорается.
О боже…
– Кошка Джастин ненавидела эту тупую рыбу. Она не доверяла рыбе, но при этом никак не могла оставить ее в покое. Забиралась на спинку дивана, чтобы достать ее со стены. Нюхала ее, вытянув когти… Мне кажется, она не знала, что делать: кинуться на рыбу, убежать от нее или куснуть. Все это страшно бесило дядю Леса. Он говорил, что, если я не могу уследить за своим животным, он сам за ней проследит. И знаете что… дядя Лес ведь не с самого начала стал таким мерзким. Когда мы с Джеммой только переехали, он вел себя даже мило. Был грустный, но не злой. Старался как мог. Но…
– Мэделин, ты сейчас вообще о чем?
Я делаю глоток воды. Последний глоток в стакане. Ссадина на губе еще щиплет, и это я молчу про пульсирующую боль в спине и бедрах.
– Однажды я вернулась домой из школы, а Джастин нигде нет. Я обыскала весь дом, перевернула его вверх дном. Вышла на заднее крыльцо, прошла сквозь патио до самого конца участка, где за домом бежит мелкий ручей. Я нашла ее там. Промокшую насквозь. Она двигалась в такт слабому потоку… не знаю, сколько она там пролежала. Глаза у нее были как у куклы. Не мертвые. А такие, будто никогда и не были живыми. А потом из-за спины, из открытого окна, я услышала пение.
Я вытираю глаза, смотрю Бандлу прямо в лицо и тихо напеваю.
МЭД
Вик уронил ружье на пол.
– Я Суперскаковая лошадь, – сказал он.
Я едва узнала его в бейсболке База, но, с другой стороны, тогда мне вообще сложно было что-то разглядеть. Глаза опухли так, что едва раскрывались; боль была такая, словно их подожгли и засыпали толченым стеклом. Я села в каком-то тумане, склонилась вперед и пощупала пульс у дяди Леса.
Он жив.
Рука Вика оказалась на моем плече.
– Как ты?
Все было такое размытое, нечеткое, словно я смотрела сквозь заплесневелую занавеску в душе. За моей спиной Вик сказал что-то о том, чтобы вызвать полицию, и я смутно отметила, что он вышел из комнаты. Я чувствовала, что остаток жизни проведу именно так: одно туманное событие за другим, которые я едва смогу осознавать. Я наблюдала, как дядя Лес дышит: вверх-вниз, вверх-вниз – жизнь нуждалась в обоих движениях. Ей нужны были вдох и выдох, одновременные чрезвычайные противоположности. У его ног лежала пустая бутылка. И внезапно – так же, как мгла опустилась на меня, – я отдернула заплесневелую занавеску. Мир снова приобрел четкость.
