Я освободил «мышь», зацепленную якорем за катушку спиннинга, немного подмотал леску, укоротив свободный конец, и вслепую, для начала несильно закинул обманку. Она шлёпнулась тихо на воду, и я стал неторопливо крутить катушку, чтобы «мышь», подхваченная течением, по дуге пересекала тёмную реку. Вроде как настоящая, живая. Закидывал ещё и ещё — с каждым разом всё дальше, за середину реки, наискось против течения. Глухо. Нигде ни всплеска.
Похоже было, что рыба и не собирается сегодня поддаваться на обман, раскусила рыбацкие хитрости да уловки… Прошло первое волнение, первое ожидание, и я уже бросал спокойно, неспешно, и даже как-то поубавилось уверенности, что нам с Кешкой повезёт этой ночью и мы всё-таки добудем тайменя.
Спускаясь понемногу, миновал перекат и сразу за ним, у начала второго плёса, остановился. Тут пришлось бросать с узкой полоски галечника, из-под кручи: сразу от берега начиналась глыбь — шагу не ступить. Нашёл надёжный упор ногам, примерился, чтобы не расшибить снасть о кручу, и коротким взмахом опять отправил «мышь» на воду, на промысел. Привычно провёл её поперек реки. Вот она уже совсем близко, около берега — две бороздки разбегаются от неё треугольником. И вдруг — бульк! Почти у самых ног — и нет моей «мыши», и заиграло пружиной стальное удилище, заходила на леске, задергалась подсечённая рыба. Судя по весу, по рывкам — не так велика, чтоб с нею водиться, осторожничать. Крутнул катушку три-четыре раза — и добыча на берегу. Конечно, ленок, малый разбойник. Посветил, снял его с тройника, опустил в холщовую сумку… Наклонился к воде смыть с ладоней рыбью слизь. И тут под перекатом бултыхнулся таймень. Да с такой удалью и силой, ровно это мужик плюхнулся с лодки. Вот так рыбка! Кеха сказал бы: «Ого, ещё один дурило!» Я — за спиннинг да поскорей обманку туда, где раздался всплеск. Может, это и есть он, мой сегодняшний таймень? Возьмёт или нет? Соблазнится плывущей «живностью» или углядит подвох, обман? Кидать стал то к самому перекату, то пониже — и уж так старательно, аккуратно, как только умел. Никакого проку. И не плескался, больше не выказывал себя таймень. Куда делся? Ушел с этого места? Или подозрительной, неправдоподобной показалась ему моя «мышь»?.. Вытащил второго ленка, следом — третьего. А где же таймень?
Передохнул, проверил на всякий случай крепление якорей. Снова бросил. Урчание катушки. Короткий полёт «мыши». Мягкий шлепок в темноте. И почти сразу же — звучный, лихой удар хвоста по воде. За ним — сильный рывок! В ответ я резко поддёрнул удилище и почувствовал на конце лески живую, упористую тяжесть. Вначале, после подсечки, таймень остановился, оглушенный. Потом, видно, очнулся и резко кинулся вниз от переката, к середине плёса — там были глубокие ямы. Чтобы сбить этот первый напор, я стал помалу отпускать рыбину, и сам немного прошёл берегом. Но чуть только попытался подматывать леску, как таймень развернулся и стрежнем поволок опять к перекату. Пока ещё не останавливая его совсем, я, однако, не давал ему и простора, свободы, всё время держал «в узде» — туго, внатяжку. Кажется, пересилил и эту его попытку освободиться от крючка, обсечь снасть. Но внезапно леска ослабла. Ни удара не было, ни всплеска, а она разом ослабла, сникла, точно оборванная струна. Всё? Сошел? Вот зверь!.. Я быстро крутил катушку. Если не сорвался, а снова изменил направление, надо успеть подобрать леску, не то так рубанет с разгона, что никакой якорь не выдержит. И тут опять — рывок. И взрыв воды рядом, метрах в пяти от берега. Таймень вылетел на поверхность, хлестанулся пластом, всей тушей, и отчаянно забился, завертелся винтом. Силен был, изворотлив и упирался, стоял за себя до последнего. Катушку мою как будто намертво застопорило: не повернуть, ни одного поворота не сделать. А таймень, словно вдвое потяжелев, решил показать всё, на что способен: бурлила, кипела, взъяривалась под ним и вокруг него вода. Вот мгновение, которое нельзя упустить! Прозевал, промедлил или растерялся — не быть удаче. Тут уж — кто кого. И тогда я поймал правой рукой леску, отшвырнул в сторону спиннинг и, точно телка на привязи, поволок тайменя к берегу. Он как-то сразу сдал, поник, а на сухом, на галечнике, совсем замер — вытянулся неподвижным черным поленом. Когда же опять ожил, напружинился мощным телом, настырно заворочался, ударил хвостом, — я уже сидел на нем верхом, держал между колен, сжимал руками у жабер его холодную скользкую голову…
