Русаков медлил. Он протянул руку к бидону с квасом, налил себе кружку, не спеша выпил и только после этого, словно еще раз проверяя свои мысли, сказал спокойно, без запальчивости и растягивая каждое слово, как бы испытывая его упругость:
— Видишь ли, Игорь, недавно в одном журнале я читал, что некоторые биологи рассуждали так: если для вида — польза, то для индивидуума удовольствие. На основании этой теории можно сделать такое заключение: если убийца приговорен к смерти, то ничего, кроме удовольствия от предвкушения смерти, убийца чувствовать не должен. Но так же неправы биологи, утверждающие, что в природе происходит борьба всех с каждым и каждого со всеми. Все это чепуха! И помни, Игорь, что при всей удачности примера с сенокосом он ничего не доказывает. И вообще, сравнение еще не доказательство. Ведь по-твоему выходит, что коллектив и личность находятся в вечной борьбе. В сущности, то, что ты утверждаешь, — это и есть индивидуализм, только навыворот. Но в наших условиях нет этой борьбы. Социалистическая революция была во имя личности. И коллектив — это не особое какое-то существо, а объединение личностей во имя личности. Так как же ты можешь говорить о том, что мы — это всё, а я — это ничто! Я и мы едино. И вместе — всё.
Русаков отмахнулся от слепня, и, по-прежнему не спеша, словно ему было неохота спорить в такую полуденную жару, сказал, откинувшись на землю и разглядывая безоблачное синее небо:
— Я бы не стал разводить всю эту философию вокруг «я» да «мы», если бы сегодня с ней не было связано слишком многое в нашей жизни. Все учитываем, а вот, поди же, о заинтересованности людей не просто материальной, а всей жизнью в деревне забываем. Личность — это то, что мы должны воспитать в каждом колхознике. Личность, полную самоуважения, честного отношения к труду и человеческого достоинства.
Я хочу, Игорь, чтобы ты понял, — продолжал Русаков, — почему я так рьяно защищаю личность человека. В начале коллективизации сводили в общие дворы лошадей, сваливали у кузниц плуги и бороны, ссыпали в общественные склады, или, как их у нас называли, гамазеи, семена. Мужики, что побогаче, посмеивались: двадцать лодок еще не пароход. Это верно. Но когда двадцать лодок в артели, то можно заработать и на пароход.
— Но разве коллективизация не была качественным изменением личности крестьянина? — возразил Игорь.
— Правильно. И эту личность мы развиваем. Личность в коллективе. Как же без этого дальше двигаться? В лучшем случае будем топтаться на месте. И, если говорить, ребята, откровенно, то когда решался вопрос — оставаться вам или нет в Больших Пустошах, то не во всем было соблюдено уважение к личности. Будем откровенны. Вот ты, Игнашов, хотел остаться? Нет. Кабанова Луша хотела работать в колхозе? Нет. Игорь, я чувствую, ты возмущен, в бой рвешься. Погоди, не спеши! Ты пойми, деревне не нужны ни временные работники, ни нахлебники. Ей нужны умные наследники.
