Через несколько дней мы с мамой приехали к ним. Никто из нас не подозревал, что милая голландская медсестра и гостеприимная семья были нацистскими агентами, ожидавшими, пока папа и Хайнц комфортно устроятся, прежде чем сдать их. Гестаповцы увидели нас в тот день и проследили наш путь к дому Рейтсма. Они выждали день, а затем арестовали нас всех одновременно.
Теперь мы находились в штаб-квартире гестапо и могли попасть только в тюрьму – или того хуже.
Мои родители пытались сделать все, что могли, чтобы помочь нам и помочь Рейтсма. Наши бумаги были помечены страшными буквами «S», что означало «Strafe» – то есть «наказание» по-немецки. Мама заключила сделку с гестапо, что она скажет им, где спрятаны все ее драгоценности, при условии, что они уберут пометку «S» из наших документов и отпустят мистера и миссис Рейтсма. Офицер гестапо согласился, и они пошли обратно в дом, где нашли и открыли коробочку маминой пудры: там были спрятаны бриллиантовые кольца и часы. Примечательно то, что он сдержал свое слово, освободив Рейтсма и позволив им спокойно дожить до конца войны. Они пережили зимний голод 1944 года за счет тех продуктов, которые мы оставили на складе, и сознание того, что эта хорошая семья была вознаграждена, немного утешает.
В то время я испытывала только чувство тревоги оттого, что нам не разрешили выйти на свободу. «Почему они не могут освободить всех нас?» – захлебываясь от рыданий, спрашивала я папу, когда мы возвращались в следственный изолятор штаб-квартиры гестапо. «Потому что они считают, что мы враги», – тихо ответил папа.
Вскоре нас загнали в черный тюремный фургон и повезли в тюрьму. Голландские тюремщики вытащили нас и отделили мужчин от женщин. Я повернулась и увидела папу: он поднял голову и проговорил одними губами: «Выше нос!»
Нас с мамой привели в женскую часть тюрьмы – большую общую комнату примерно с сорока другими женщинами, плотно заполнявшими двухъярусные кровати, и с грязным туалетом в углу. В ту ночь я забралась на койку с мамой, и мы беспокойно лежали, засыпая и просыпаясь, когда приходили новые заключенные, плакали дети, а у одной женщины случались приступы астмы. Я не могла осознать, как все это случилось со мной. Я была маленькой девочкой, всего пятнадцати лет, и меня уже преследовали из страны в страну нацисты, заставляли скрываться в разных домах, а теперь я оказалась в тюрьме.
Чувства гнева и горечи вихрем кружились в моем сознании, но главным ощущением было опустошение. Утром нам выдали крошечный кусок хлеба и немного воды, и я жадно проглотила все это, ведь это была первая еда, которую мы увидели со времени праздничного завтрака в день моего рождения. Одна женщина, пытавшаяся успокоить других заключенных, подошла и села рядом со мной на койке, пока я ела. Ее звали Нина Чопп, она родилась в Амстердаме, в русской семье. Она рассказала, что готовилась поступать в университет, когда в страну вторглись нацисты, но ей удалось скрыться с младшей сестрой, братом, его женой и их сыном Рушей. Ее мать нацисты поймали сразу же.
