, был бы столь бессмертен, чтобы не умереть; ибо даже Тот, Кто был сама
праведность, — и Тот познал смерть. Мне ведомо:
Сын праведности, Иисус, не бежал одиночества — порой Он Сам
алкал уединения[167]; но ведь Он всегда мог призвать к себе
более, нежели двенадцать легионов Ангелов[168]; и коли не делал того, то потому лишь, что воистину не был одинок: ибо
Я не один, но Я и Отец, пославший Меня[169]. Чего же бояться мне? Лишь одного: что Ты и Сын покинут меня; но я болен, — и
болезнь — не превратит ли она меня в изгоя, не отвратит ли от меня друзей, так что исполнятся слова псалмопевца:
друзья мои и искренние отступили от язвы моей, и ближние мои стоят вдали[170]. Не должно бояться мне, но одного — боюсь: Ты исчислишь все мои прегрешения с той минуты, когда была мне дарована благодать и я узрел Тебя; могу ли ручаться, что не померкнет обретенное мной
понимание, воля и сама
память о Тебе, что на смену им не придет упадок духа, что не будет превратно истолковано мое состояние теми, кто видел всю глубину изменений, произошедших во мне. Лишь Твой благословенный и могущественный Сын мог это:
Он топтал точило один, и из народов никого не было со Ним[171]; мне же не под силу пройти через страдание сие в одиночку; но с Тобою я не одинок;
Ты есть дух, от Тебя снисходящий; не одинок, когда со
мною — присутствие Твое: врачи духовные и светские
Тобою ниспосылаются; не одинок в присутствии близких моих: те, кого связали со мной
узы крови или дружбы, — воистину мои; но если
Ты или ниспосланные Тобой или близкие мне покинут меня,
я — одинок, и — горе мне, если
я одинок. Сам
Илия утратил мужество, испив одиночества, и возопил: остался я один
[172]; и
Марфа роптала, говоря Господу:
Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить[173]? И мог ли Иеремия начать стенание свое горше, чем сказав:
Как одиноко сидит город, некогда многолюдный[174]. Боже, ведь это
прокаженные обречены Тобой жить
отдельно[175]; но неужели
душа моя превратилась в
обитель проказы, что я обречен умирать в одиночку — один, оставленный Тобой? Или
тело мое покрылось
проказой и потому суждено мне умереть в одиночестве? Одному, без тех, кто поддержит меня, кто облегчит состояние мое? Но не оборачивается ли здесь
Увещевание сие
ропотом? Не следует ли закончить его иначе, вспомнив:
Моисею одному было велено приблизиться к Господу[176]? Когда мы одиноки, когда мы всеми покинуты и забыты — мы распахнуты навстречу Богу, Который Один от нас не отступился. Или мне нужно напоминать и приводить в качестве примера, что Бог не подступал к
