Егор остается погостить, а дядя с дочерью уезжают. Красный платок девчонки, повязанный вокруг шеи, бьется на пригорке, и Филька слышит, как дядя говорит отцу у подводы:
— Врать не буду, Орся. Простор вокруг, а дышать у тебя трудно.
Филька, стоя у ворот, сжимает в руках дареные ботинки, подвода исчезает за поворотом, и слышно, как надрывается Фокс на своей медвежьей цепи.
Третье воспоминание связано все с той же девчонкой. Она возникает посреди зимы, затевает поливать водой косогор. Филька воду таскает вместе с ней до седьмого пота, и, когда настывает ледяная дуга до середины Ольхуши, ладят они москалки — намораживают лед на два деревянных щита, и тогда Филька впервые узнает, что внутри у него есть что-то такое, что может взлетать к звездам, когда единым духом оказываешься внизу, у промерзлого гудящего моста.
Девчонка исчезает так же неожиданно, как появляется, кажется, ее и не было вовсе, и снова Филька остается с Фоксом, да отцом, да с коровой Мартой, да еще с конем Буланком и разной живностью на дворе. Зимы бывают долгие, обувь отец бережет, и, если бы не дела по хозяйству, век бы Фильке улицы не видать. Чем ближе воспоминания, тем все больше видит себя Филька то в лесу, то на речке, то на дворе, в руках у него сминается сено, летает заступ, играет топор, болтаются на коромысле ведра, каждая работа в нос шибает на свой манер. А в доме тишина, и только когда в Наволок или Небылицы попадешь, от человеческих голосов стынет голова. Там ребятня клубится вокруг, словно комары в низине, так же назойливо зудит, дразнит; мужики на Филькины плечи поглядывают с опаской, да еще нет-нет иногда гулящая девка в Небылицах захихикает глупо, как коза.
На всех людей из своей немоты Филька смотрит свысока, кроме, правда, старшего отцова брата — Авдея. Тянет от Авдея лесом, железом, теплом ненадоедливым, как у зверя, — лишь вблизи и заметно, и Филька не понимает, почему Авдей без упряжи ходит: силы у него, как у Буланка, и Филькину руку Авдей об заклад двумя пальцами к столешнице гнет.
Потом еще помнит Филька, как отец его уму-разуму учит. Начинается это с петуха. Первый петух был рыжий, пламенный, хозяин двора, да кур не мнет, стар стал, разве что во щи. Отец примерился, показал Фильке, как топором срабатывать надо, а у Фильки отчаянная резь в глазах. Отшвырнул он топор и прочь пошел от колоды. Не тут-то было. Отец не отступился, выдрал сына примерно — и снова к топору. Филька опять топор выронил. Отец опять его наказал, опять петуха в руки и — к колоде. У Фильки в глазах клюква лопается, красные ягоды взор застят. Сослепу махнул топором — с клекотом заметалось по двору, хлеща кровью, рыжее петушиное пламя, а кто кричит, непонятно, потому что разинутый клюв с бородой на дубовой чурке остались. После этого урока Филька сутки от Фокса не отходил. А после ничего, обтерпелся. Вышколил его отец так, что он даже удовольствие от силы своей начал чувствовать, когда хряка или бычка обухом в лоб глушил с первого взмаха.
