Герхард насыщался житным караваем с парным молоком, этой примитивной русской пищей, и примитивная русская жизнь воочию являлась ему в посвисте дратвы, стуке сечки, каплях смолы, застывших в щелях гладко струганных бревенчатых стен.
«…Этот старик, — думал Герхард, — будет неплохим проводником на первых порах моей жизни в России. Судя по всему, он услужлив. Он корыстолюбив, значит, не будет ссориться с властью, а власть для него буду олицетворять я. Он мог бы далеко пойти в своей корысти. А может быть, я неправильно его понял? Его охранник собирался транспортировать меня к саням, но делал это недостаточно деликатно. У этого выродка колоссальная мощь, но как выдрессировал его старик! По-видимому, мы должны всех русских воспитать подобным образом, если мы действительно намерены колонизировать Восточную Европу. Не обязательно, чтобы они умели говорить, достаточно того, чтобы они понимали сказанное… Да, этот старик будет во многом полезен… Но прежде он нужен сейчас, здесь, когда я один, без оружия и без связи, в лесах, где ходят недобитые бандиты. Что же тогда делают войска безопасности, позволительно спросить?»
— Партизан есть здесь? — неожиданно спросил Герхард.
— Хто-хто?
— Эти ферфлюхтен! Бандитен! — закричал Герхард и привстал над столом.
— А-а… Негоже кричать, господин офицер, — ответил Арсений Егорыч, тоже поднимаясь и откладывая в сторону валенок, — ты по-русски, по-русски говори!
— Партизан, бандит, ист? — опомнился Герхард. — Тут ист?
— А-а… Тут нет, господин офицер. Там тоже нету. В Цыганском болоте, может, и плутает кто или с окружения выбирается… Так ведь тебе виднее, господин офицер. Ночью-то… тебя лупили.
— Вас ист дас люпили? Люпили? Нихт люпили, рус бандит нихт люпит. Мон мусс шиссен, надо стреляйт!
— Надо, надо, — согласился, принимаясь за дратву, Арсений Егорыч, — воду мутят, власть предержащих… Одно слово, порядок.
— О! Порьядок! Орднунг! Орднунг есть карош, господин мушик. Партизан нет орднунг, нет регельн, партизан ест бандит. Партизан нет в Женевски правил!
— Эко, сызнова… — нахмурился Арсений Егорыч и костяшками пальцев постучал в стенку позади себя: — Пелагея! Полина! Выдь сюда!
К полнейшему изумлению Герхарда, из узкой боковой двери рядом с печкой вышла на свет молодая женщина с рукодельем в руках, потупилась, зарделась, присела на лавку рядом со стариком, и Герхард обратил внимание на то, как топорщится у нее под напором груди застиранная кофта.
— Кха, кха, гутен таг, фроляйн, — начал Герхард.
