Арсений Егорыч, стоя спиной к сопящему офицеру, перекрестился.
— И впрямь никуда от него. Ишь, как у Горыныча, глаз-то…
— Крр! — тихо и предостерегающе ответил ворон.
И Арсений Егорыч, чтобы отвлечься, стал объяснять Герхарду:
— Двор у нас здеся, господин офицер. Ноге-то легче, поди?
Ворон смотрел по-прежнему чутко, глаз его медленно поблескивал, и Арсений Егорыч решил выбраться в сени и там уже дождаться офицера…
Герхард умылся из висящего на бечевке глиняного рукомойника, с изумлением увидя прибитый рядом походный пехотный умывальник образца 1938 года.
Арсений Егорыч прокомментировал:
— Добрый умывальничек, только узковат малость, вишь ты. Стенку, значит, при мытье подмочишь. Но мы ужо переделаем, подале его отторкнем, тады мойся сколь хошь, — и Арсений Егорыч для выразительности побрякал водозапорным штырьком, — добрый умывальничек. У вас что, каждому служивому такой полагается или офицерам только?
Герхард молча просушил щеки поданным ему полотенцем, пожалел об утраченном несессере, который бандиты наверняка приняли за портфель с документами. Впрочем… хорошо и то, что они приняли его самого за мертвеца… Ему повезло… Он лишился личных документов, парабеллума и папки с данными последней рекогносцировки, а ведь один из бандитов поворачивал его лицо к огню, даже сквозь забытье помнится прикосновение оковки приклада к подбородку. Бандит не церемонился, но и не бил, просто шевельнул ему голову, чтобы убедиться, мертв ли он… Пламени вокруг было много, кажется, Герхард даже слышал, как один из них разбил бутылку с зажигательной смесью о капот «Оппеля», чтобы стало светлее.
Герхард сидел на лавке за столом, боком к тускло, как луковицы, мерцающим в углу русским богам, запивал молоком отрезанный полумесяцем ломоть ячменной булки, разглядывал большую комнату, в которой находился, и размышлял о том, что надлежало теперь предпринять. В углу за печью кто-то тюкал ножом по дереву, по-видимому крошил овощи; чернобородый узкоглазый старик сидел рядом с коптилкой и одной рукой, вооруженной иглой и шилом, ловко продергивал смоленую нить сквозь подошву перевернутого войлочного сапога; за двойными стеклами окон дергался насыщенный снегом воздух; ноги Герхарда окружало тепло, он расстегнул пуговицы тесных русских штанов, и воспоминания его стали устойчивее, исподволь появилась уверенность, что теперь, с помощью этого славного бауэра, он останется цел…
На дороге Герхард очнулся, когда бандиты уходили в лес. Уходили они бесшумно, но он успел услышать странную фразу, сказанную сдавленным знакомым голосом: «Да подколи ты его немного, чтобы, тварь, шевелился!..» Затем прекратился хруст снега, и наступила тишина. Изредка рвались в пламени патроны, и Герхард долго лежал, ощупывая себя, боясь пошевелиться, чтобы не попасть под шальную пулю. Немели ноги, и он, наконец, осмелел, перевернулся на бок и пополз. Поясной ремень исчез вместе с оружием, нагрудные карманы френча были пусты, похрипывало пламя, и, огибая машину, Герхард наткнулся на Гюйше. Бедный Гюйше! Ему суждено было оказать две последних услуги. Едва Герхард стал приподниматься, чтобы рассмотреть убитого, рванули одна за другой три гранаты в догоравшем грузовике, и Герхард почувствовал, что труп Гюйше несколько раз дернулся от вонзившихся в него осколков. Вжимаясь в щель между землей и трупом, Герхард обнаружил еще теплый «вальтер». По-видимому, командир моторизованной роты обслуживания полевых скотобоен отстреливался из него. В карманах Гюйше среди галетных и шоколадных крошек Герхард нашел два пистолетных патрона и дозарядил обойму, но, как выяснилось в дальнейшем, он ошибся в подсчете выстрелов, ведя огонь по приподнявшемуся у скрученной снеговой цепи бандиту. Когда пламя взметнулось поярче, он увидел, что расстреливал не партизана, а унтер-офицера Ланге. Рассмотрев его сухое лицо с разинутым ртом, Герхард бросился бежать, ноги в тугих валенках выворачивались, словно закованные в гипс, он поскользнулся и упал на дорогу, а когда попробовал подняться, боль в коленном суставе объяснила ему, что он обречен. Сначала он хотел застрелиться, но нога болела ровно настолько, чтобы помнить и о том, как хороша бывает жизнь, и поэтому он дополз до своего горящего «Оппеля», уложил поближе к огню выкинутое на дорогу заднее сиденье, и на этом сиденье провел ужасную ночь и еще полдня, надеясь на помощь, перемежая кошмарные сны с еще более кошмарной реальностью. Помощь пришла в виде чернобородого старика с его звероподобным ублюдком, и на них Герхард спросонья, сам того не желая, истратил последний патрон… Старик спас его и потому заслуживает поощрения, но что можно сделать сейчас?
