– Может её силой выдали за этакого? – спросил я. Никифор навел справку.
– Нет, – говорит, – сама к нему пошла. Потом он её старикам 30 рублей калыму дал и жил с ними вместе. А по какой причине удавилась, неизвестно.
– У них это, должно быть, очень редко бывает? – спросил я.
– Что не своей смертью помирают? У остяков это частенько бывает. Летось у нас тоже один остяк из ружья убился.
– Как? Нарочно?
– Не, нечаянно… А то ещё у нас в уезде полицейский писарь застрелился. Да где? На полицейской каланче. Взлез на самый верх: вот вам, говорит, сукины сыны! – и застрелился.
– Остяк?
– Не… Молодцеватов – русский субъект… Никита Митрофанович.
Когда мы выехали из Сангитурских юрт, было уж темно. Оттепель давно прекратилась, хотя было всё же очень тепло. Дорога установилась прекрасная, мягкая, но не топкая, – самая дельная дорога, как говорит Никифор. Олени ступали чуть слышно и тянули нарты шутя. В конце концов пришлось отпрячь третьего и привязать сзади, потому что от безделья олени шарахались в сторону и могли разбить кошеву. Нарты скользили ровно и бесшумно, как лодка по зеркальному пруду. В густых сумерках лес казался ещё более гигантским. Дороги я совершенно не видел, передвижение нарт почти не ощущал. Казалось, заколдованные деревья быстро мчались на нас, кусты убегали в сторону, старые пни, покрытые снегом, рядом со стройными березками проносились мимо нас. Всё казалось полным тайны. Чу – чу – чу – чу… слышалось частое и ровное дыхание оленей в безмолвии лесной ночи. И в рамках этого ритма в голове всплывали тысячи забытых звуков. Вдруг в глубине этого темного леса раздаётся свист. Он кажется таинственным и бесконечно далеким. А между тем это остяк развлёк своих оленей в пяти шагах от меня. Потом снова тишина, снова далёкий свист, и деревья бесшумно мчатся из мрака в мрак. В полудремоте мною начинает овладевать тревожная мысль. По обстановке моей поездки остяки должны меня принимать за богатого купца. Глухой лес, темная ночь, на 50 вёрст вокруг ни человека, ни собаки. Что их может остановить? Хорошо ещё, что у меня есть револьвер. Но ведь этот револьвер заперт в саквояже, а саквояж увязан на нартах ямщика, – того самого безносого остяка, который мне в данную минуту начинал, почему-то, казаться особенно подозрительным. Непременно нужно будет, решаю я, извлечь на стоянке револьвер из саквояжа и положить рядом с собою.
Удивительное существо этот наш ямщик в красной мантии! По видимому, отсутствие носа не повлияло на его обоняние: кажется, будто он чутьем определяет место и находит дорогу. Он знает каждый куст и чувствует себя в лесу, как в юрте. Вот он что-то сказал Никифору: оказывается, здесь под снегом должен быть мох, значит, можно покормить оленей. Мы остановились и выпрягли оленей. Было часа три ночи.
