– Вот и получил двенадцать рублей чистого убытку.
Чудак! Он забыл, что оленей покупал я, и что они, по его уверению, должны были доставить меня на место. А между тем, я проехал на них каких-нибудь 300 вёрст и нанял других.
Сегодня так тепло, что снег подтаивает. Снег размяк и мокрыми комьями летит из-под копыт во все стороны. Оленям тяжело. Вожаком у нас идет однорогий бык довольно скромного вида. Справа – бесплодная важенка, усердно перебирающая ногами. Между ними – жирный малорослый олень, впервые узнавший сегодня, что такое упряжка. Под конвоем слева и справа он честно выполняет свои обязанности. Остяк ведёт впереди нарты с моими вещами. Поверх малицы он надел ярко-красный балахон и на фоне белого снега, серого леса, серых оленей и серого неба он выделяется, как нелепое и в то же время необходимое пятно.
Дорога так тяжела, что на передних нартах дважды обрывались постромки: при каждой остановке полозья примерзают к дороге и нарты трудно сдвинуть с места. После первых двух побежек олени уже заметно устали.
– Остановимся ли мы в Нильдинских юртах чай пить? – спросил меня Никифор. – Следующие юрты далече.
Я видел, что ямщикам хочется чаю, но мне жалко было терять время, особенно после того, как мы сутки простояли в Оурви. Я дал отрицательный ответ.
– Ваша воля, – ответил Никифор и сердито ткнул шестом бесплодную важенку.
Молча мы проехали ещё вёрст сорок: когда Никифор трезв, он угрюм и молчалив. Стало холоднее, и дорога подмерзала и всё улучшалась. В Санги – тур – пауль мы решили остановиться. Юрта здесь на диво: есть скамейки, есть стол, покрытый клеёнкой. За ужином Никифор перевёл мне часть разговора безносого ямщика с бабами, прислуживавшими нам, и я услышал любопытные вещи. Месяца три тому назад у этого остяка повесилась жена. И на чём?
– Чёрт знает на чём, – сообщал мне Никифор, – на тоненькой старой мочальной веревочке, повесилась, сижа (сидя), привязав один конец к суку. Муж был в лесу, белку промышлял вместе с другими остяками. Приезжает десятский, тоже остяк, зовёт в юрты: жена захворала шибко (значит, и у них не сразу объявляют, – мелькает у меня в голове). Но муж ответил: Разве ж там некому огонь в очаге развести, – на то с ней мать живет, – а я чем могу помочь? Но десятский настоял, муж приехал в юрты, а жена уж поспела. Это у него вторая жена уже, – закончил Никифор.
– Как? И та повесилась?
– Нет, та своей смертью померла, от хворости, как следует…
Оказалось, что двое хорошеньких ребят, с которыми, к великому моему ужасу, целовался в губы наш остяк при отъезде из Оурви, его дети от первой жены. Со второй он прожил около двух лет.
