Для кого я росла я кохалась, —
прорезал тишину ее высокий голос.
Для кого я всю жизнь отдала…
Меня удивила грусть, которая прорвалась в напеве и словах.
Таня вдруг оборвала песню, пристально посмотрела на меня и улыбнулась:
— Это только так, в песне. А ты думаешь, я не знаю, зачем живу? — приподнялась она на локте. — Сколько я ночей об этом думала. Помнишь, я с тобой об отце говорила, когда заболел он? Сколько он дал мне, человека из меня сделал. Всю свою жизнь я хотела бы отдать за народ. Иногда я себя представляю на баррикадах, в тюрьме. Может быть, меня расстреляют также, как и Овода. И когда я об этом думаю, мне становится так радостно и легко. Мне кажется, что я по каплям отдала бы всю свою кровь, только чтобы людям жилось лучше. Вот я все и думаю: как это сделать?
Мне почему-то страшно стало за Таню.
Я понял, что все, о чем она говорила, было не только слова, а гораздо большее, за что она, не колеблясь, отдала бы свою жизнь.
Где-то далеко началась война. Станица со слезами провожала уходящую молодежь, бабы тонко и надрывно плакали. За молодежью пошли старики, и притихла станица.
Таня притаскивала из школы газеты и вместе с отцом долго сидела над картой, обсуждая положение на фронтах.
К отцу зачастили волчники. Теперь он их принимал уже не один, а с Таней.
Однажды глубокой осенью к нам зашел волчник — молодой голубоглазый студент. Ловкий и рослый, он привлекал своим хохотом, шутками. Присев у печки и глядя на огонь, он высоким голосом напевал волжские песни, тихо наигрывая на гитаре.
Таня сидела в углу и с любопытством разглядывала студента.
Разморенный теплом и усталый за день, я незаметно для себя уснул. Проснулся я от громкого, возбужденного голоса.
Студент стоял, держась за спинку стула, ворот рубахи у него был расстегнут.
— Ведь это же понятно, — возбужденно говорил он. — Война империалистическая должна стать войной гражданской. Сотни, тысячи людей, вооруженных с ног до головы, повернут свои ружья против тех, кто веками угнетал их. А тогда — эх, что мы тогда сделаем!
Прохаживаясь по комнате и постукивая палкой, отец вдруг широко улыбнулся. Таня не спускала со студента потемневших, блестящих глаз. И когда он на минуту замолчал, она быстро подошла к нему и обеими руками схватила его руку.
— Так зачем же ждать? — резко, возбужденно спросила она. — Надо теперь же. Надо сейчас.
Студент засмеялся в ответ и быстрым, порывистым движением ласково похлопал девушку по плечу:
— Поторопимся — дело провалим. Надо к этому хорошо подготовиться.
