Весну и лето восемнадцатого года я работала в отделе народного образования и в союзе молодежи. Приближался Деникин. В нашем тылу зашевелились кулаки. В некоторых станицах Кубани начинались погромы: били иногородних. Деникин шел на Тихорецкую, чтобы отрезать Кубань от Царицына.
Восемнадцатого июля Тихорецкая пала. Вокруг Екатеринодара пылали десятки восстаний. Партизанил Шкуро, бастовали меньшевистски настроенные печатники. Десятки тысяч беженцев — жертвы станичных погромов — появились на улицах Екатеринодара.
Пятнадцатого августа город вздрогнул от орудийного гула. Белые были, как говорится, у ворот. Аэроплан, летавший над городом, разбрасывал воззвания с подписью генерала Деникина. Обозы с десятками тысяч беженцев хлынули к переправе.
Я снова надела шинель. Куда идти?
Конечно, к партийному комитету. Там уже собрались многие советские работники, рабочие, учащиеся. Секретарь комитета тоже был здесь. Лицо его было хмурое, злое, с отпечатком бессонных ночей.
Подъехали две повозки с винтовками и патронами. Коммунисты разобрали оружие и начали быстро грузить на повозки ящики с партийными документами. Через четверть часа отряд шагал по улицам к переправе.
Вечерело. Гул канонады усиливался. У переправы через Кубань образовался огромный затор из людей, пушек, повозок.
Двадцать шестого августа белые взяли Новороссийск. На вокзале, на запасных путях, офицеры нашли целый поезд с ранеными красногвардейцами. Из окон вагонов раненых выбрасывали на рельсы под колеса маневрирующих составов. Казалось, вокзал отбивается от атаки: это на путях расстреливали раненых. В городе шла беспрерывная стрельба. В доме губернатора офицеры пытали захваченных советских работников. Их били прикладами, вставляли им в горло шомпола.
В Майкопе генерал Покровский учинил такую резню, перед которой померкли ужасы Новороссийска. Были изрублены и повешены четыре тысячи рабочих и крестьян.
Теперь белые овладели Кубанью. Красногвардейские отряды стягивались к Армавиру, отстаивали Невинномысскую.
На станции Кавказская ко мне подошел командир отряда к, глядя мне в глаза, сказал:
— Товарищ, вы должны понимать, что в вашем состоянии, еле двигая ногами, вы не принесете отряду никакой пользы. Какой же из вас боец!
Слезы отчаяния подступили к горлу. «Как? В восемнадцать лет чувствовать себя инвалидом? В самом расцвете сил быть в тягость товарищам? Запрятаться куда-то в обоз со старухами и детьми, когда каждый боец на счету, каждая винтовка помогает делу революции?»
