В конце марта восемнадцатого года генерал Корнилов и полковник Покровский вплотную приблизились к Екатеринодару. Гром артиллерии, бившей по белым от Черноморского вокзала, поднял на ноги весь город. Делегаты второго областного съезда советов прямо из зала заседаний отправились на фронт. Рабочие-красногвардейцы и солдаты-фронтовики вышибли белых с окраины города.
Фронт подковой охватил город. Грохот орудий, треск пулеметов, беглый огонь винтовок не смолкал четыре дня.
Я была на правом фланге, на участке между опытным полем и еврейским кладбищем. Белые нажимали здесь особенно сильно.
Ночью они ворвались на территорию городской больницы. Чеченцы-корниловцы двинулись в обход позиции красных, чтобы ударить с тыла. Как раз в этот момент замолчал пулемет красногвардейца, засевшего на чердаке против городской больницы. А выстрелы во дворе больницы гремели не затихая. Белые все сильнее теснили солдат и красногвардейцев.
Со звоном посыпались стекла. Красногвардеец-пулеметчик высунулся из слухового окна и что-то кричал, размахивая руками. Гул боя заглушал его слова. Он исчез на минуту и снова появился в окне. В руке он держал пулеметную ленту. Она была пуста.
— У него нет патронов! — сказала я. — Скорее!
Схватив два ящика с пулеметными лентами, я выбралась из окопа и побежала вдоль улицы. «Только бы добежать, пока не заметили, только бы добежать!» думала я.
Еще каких-нибудь двадцать шагов — и я у цели. Но улица вдруг словно опрокидывается на меня, и земля совсем-совсем близко.
— Упала! — кричит пулеметчик с чердака. — Возьмите у нее ленты!
Я открыла глаза: солнечный луч лежал на белом халате врача. Врач говорил с человеком, которого я не успела разглядеть:
— Один белый, попавший к нам в лазарет, был поражен: столько раненых женщин! «Можно подумать, — говорил он, — что Екатеринодар защищали бабы…» Вот эта, например: ранена в обе почки навылет. Большая потеря крови. Лежала несколько часов на холодной земле — никак не могли к ней подойти: белые обстреливали. Месяца два пролежит у нас. Если, конечно, все будет хорошо…
Раны, полученные мной в памятный день последней корниловской атаки, долго не заживали. Наконец к началу третьего месяца пребывания в госпитале мне разрешили встать с койки.
Опираясь на плечо санитарки, я нерешительно сделала первый шаг. Ноги почти отказывались служить.
«Пройдет, — подумала я. — Я просто отвыкла двигаться».
