Я часто старался доказать правоту городов.
— Вы не видели, что сейчас делается в породах, — говорил я. — Если бы вы видели, как там истощены люди, вы охотно отдали бы свой хлеб.
— Да, да, мы готовы отдать, — говорили они обыкновенно. — Когда они просят нас пожертвовать для голодающих, мы даем. Недавно сюда приезжал комиссар из Москвы. Он созвал народ на сходку и произнес речь. Он просил помочь детям. Все тогда дали.
— Но не только дети, все горожане голодают — совсем не так, как вы.
— Мы это знаем. Но они слишком много просят, а это неразумно. Кроме того, они всегда не вовремя приходят.
— Но зато ведь вам не приходится платить налогов, как прежде.
— И это верно. Но мы хотели бы, чтоб нам позволили свободно продавать наш хлеб. Если бы нам это позволили, мы бы хорошо предали хлеб — не за жалкие сорок-пятьдесят рублей, а за тысячи рублей.
В Озеро принудительные сборы хлеба ни разу не вызвали тех столкновений с военной властью, о которых мы так много читали в газетах. Мне рассказывали, что в одной из соседних деревень дело дошло до столкновения, и несколько крестьян было убито. «Грязное было дело», — прибавил рассказчик.[2]
Заседание деревенского Совета. — Потерянная квитанция. — Председатель Совета.
Мне посчастливилась однажды вечером присутствовать на заседании деревенского совета. Зрелище было поучительное и в то же время полное комизма.
Главный вопрос, волновавший всех присутствовавших на собрании, заключался в следующем: Некоторое время тому назад в уездный город Пугачев были отправлены овцы, приходившиеся по разверстке на деревню Озеро. Крестьяне уверяли, что они послали сверх требуемого количества еще тридцать семь овец. Теперь требовалась новая партия овец, причем власти не принимали в расчет упомянутых выше тридцати семи овец. Чтобы разобрать это дело с местным Советом, в деревню приехал комиссар. К нему отнеслись с недоверием, но и со страхом. Я видел, как в отношении к нему крестьян выражался конфликт между узким патриотизмом деревни, с одной стороны, и в высшей степени рациональной, но не встречавшей сочувствия централизацией — с другой.
Дом Совета представлял одноэтажное здание, состоящее из трех комнат. В дом этот вели деревянные ступени. На перилах, устроенных по обе стороны этих ступеней, всякий раз как обсуждался какой-нибудь интересный вопрос, сидело столько людей, сколько могло на них поместиться. Тут шел горячий разговор, в то время как я и Петров входили в дом. Но еще гораздо больше было возбуждения в комнате, где происходило заседание Совета.
