Он появился у нее дня за два до повторного совета. К тому времени уж стало известно, что комиссия посчитала: плагиата нет.
Он позвонил ей вечером, предупредил — сейчас придет, и явился вскоре веселый, объявил с порога: он нынче свободен допоздна.
Она спросила его:
— Зачем ты это сделал, Матвей?
Он рассмеялся, сильными руками привлек к себе, сказал то, что говорил уже не раз:
— Ну что за прелесть, когда ты сердита. У тебя глаза начинают светиться, будто у кошки.
Но она твердо решила — не дать ему слукавить.
— Я ведь тебя спросила.
— А зачем? — рассмеялся он. — Неужто тебе не ясно: я пообещал Кудрявому ответный удар. Ведь привык выполнять обещания. Надо быть обязательным.
— Но ведь ты ударил по девочке… Ее все любят, а ты так бесцеремонно.
— Ну а когда бил Кудрявый, он что же, только по мне? Я ведь просил ставки, и дирекция пообещала. А ставки — это не просто места, а живые люди… Молодые. Жаждущие у нас работать. Они готовились к конкурсу. Пришлось им отказать. Троим… Что же, Кудрявый, по-твоему, не знал обо всем этом? Уверяю, знал. И даже пофамильно. Знал, есть среди троих один очень талантливый парень. Однако же родителя этого парня он не переносит. Все очень просто, малышка. Не я начал войну, а старый барбос с бородой, облизывающийся, как кот на масло за витриной, на эту самую Гульсару. Видит око, да… Но ты не бойся. Я ведь ударил не до смерти. Выправится твоя Азаматочка. Крепче будет. А то бы получила свою степень и считала: в науке все даром дается. Тебе легко было?
— Мне никогда не бывает легко.
— Вот видишь. А у тебя есть я. А это не так мало, дитя. Очень даже… я бы сказал…
— Самонадеянный индюк, — сказала она. — Противно на тебя смотреть. И на этого твоего заморыша… Ученый секретарь. Хотела бы я знать: сколько там от науки, а сколько от злости к таким, как Азаматова. Дрянь дешевая. Он и на меня поглядывает высокомерно.
Матвей не обиделся, опять рассмеялся:
— Ученых секретарей лучше всего держать в союзниках. Ему по должности положено быть прохиндеем.
Вот тогда Светлана взбесилась.
— Мне не нравится все это, Матвей. Я не участвую в таких играх. Я люблю дело и ненавижу, когда начинается мышиная возня. От тебя я такого не ожидала… Мы сейчас можем поссориться. И имей в виду: я ведь тоже не из тех, кто поворачивает назад.
— Я знаю, — серьезно сказал Матвей.
Он взял ее руки в свои, положил голову на колени и взглянул снизу покорным взглядом.
— Знаешь, малыш, — тихо сказал он, и она удивилась необычной нежности его голоса. — Я ведь с детства приучен: все надо добывать самому. Если на то пошло, я даже не знаю свою настоящую фамилию. Мне ее дали наобум. Я ведь вовсе не виноват в том, что в сорок первом началась война и наш городок разнесли в щепки. А потом был какой-то эшелон… Меня, завшивленного, подобрали под скамейкой на вокзале… Детдомовских, девочка, ты всегда отличишь. Они за пайку и по вертикальной ледяной стенке до вершины заберутся. У тебя было сытое детство?
