— Ты красивой растешь. Парни за тебя драться будут.
— Я и сама драться умею. Научил…
— Э-э, научил… Мало еще научил. Защищать-то себя каждый должен.
И ей становилось тоскливо от его слов, она неожиданно всхлипывала, говорила:
— А зачем?
Он гладил ее шершавой ладонью по щеке, ей от этого становилось еще более жалко самое себя, и тогда он догадывался — сейчас она может по-настоящему расплакаться, улыбался:
— Может, тебе сказку рассказать?
— Нет, — говорила она зло. — Быль.
Он старался не замечать ее злости, отвечал:
— Могу и быль. Только о чем?
— Ты маму любил. Расскажи, как было.
Он улыбался, отвечал:
— Конечно, расскажу…
Ее тело наливалось уже женской силой и томило, мучило беспокойными снами, ожиданием неизведанного, и ей нужны были хотя бы его рассказы о том, как это свершается в жизни или свершалось вот у него с покойной матерью. И он рассказывал, а она видела холмистую долину в весенней зелени, разрезанную желтыми траншеями, в которых затаились солдаты, слышала гул танковых моторов, ленивые разрывы снарядов у глинистых берегов реки, и еще она видела, как шел по траншее на холме отец и с ним группа военных, как добрались они к землянке, в которой — щель со стереотрубой. И когда один из военных стал докладывать, где наши позиции, а где немецкие, вдруг вырвался звонкий девичий голос: «Разрешите доложить! Это наша траншея, товарищ генерал!.. А немецкая дальше. Вы еще по нашей шарахнете, а там бойцы». Он увидел сначала ее глаза — серые, злые, в упор смотрящие на него, потом тугие соломенные волосы, падающие из-под пилотки, она стояла, сжимая в руке телефонную трубку, и тут же последовал окрик: «Прекрати, Крылова!» Но он шагнул к ней, спросил: «Откуда знаешь?» И она безбоязненно выпалила: «Нитку туда тащила, товарищ генерал… Не верите? Давайте проползем со мной». И ему сделалось весело, ему стало наплевать на все, да у него еще был в запасе час, сказал. «Ну, веди». Все было двинулись за ним, но он велел идти только ей и адъютанту… Конечно, ничего этого не нужно было делать, да и если кто из серьезных людей узнает, что он поддался, как мальчишка, — засмеют. Но он поддался, он и сам еще не понимал, почему, но ему было весело двигаться за ней какими-то тропками, ползком через поле, потом по траншеям, и опять через болото ползком, видеть, как она ловка, легко одолевает пространство, словно ящерица. Адъютант запыхался, уговаривал вернуться, Найдин не слушал, он чувствовал себя молодым и сильным, словно не было за плечами прожитых лет, а будто вернулся он в свою курсантскую молодость.
