— Балаболки вы. Баню настоящую не понимаете. Вам бы тротуары языком мести, а не дела делать. Вы хорошего человека лестью в размазню превратили. — И тут же своему приятелю брякнул: — А за тебя мне стыдно. Ты всегда нормальным был, а вон что с тобой ненужная власть сделала.
Надо сказать, приятель на него не обиделся, в тот же день отыскал его, сказал:
— Ты, Петя, для меня дорогой человек. Я эту шатию-братию разгоню… Сам не знаю, как такое допустил. Скорее всего, насмотрелся: многие так живут, у кого возможности имеются. Поддаешься, понимаешь, под общий тон. А это, наверное, скверно.
— Скверно, — согласился Найдин. — У тебя же всегда самостоятельность была. Ты на войне на всяких шпендриков не оглядывался, сурово жил. А сейчас кто тебе мешает?
— Никто не мешает, — согласился приятель и тут же полез целоваться, радостно всхлипывая: — Вот за то тебя и люблю…
Это, однако, тоже Петру Петровичу не понравилось, и более они никогда не встречались. Петр Петрович ему не звонил, да и тот тоже. Горестно было тогда Найдину: вот, думал он, так и теряем людей, которые были дороги, начинаем жить словно бы в разных плоскостях.
Он командовал в жизни многими людьми. Черт его знает, может быть, и не очень хорошо командовал, но сейчас ему казалось: был справедлив. Во всяком случае, терпеть не мог, когда кто-нибудь из командиров унижал подчиненного. Как это ни странно, из-за этого у него произошла однажды размолвка с Катей. Ну, может быть, не совсем из-за этого, но они не поняли тогда друг друга.
Была ранняя весна сорок пятого, дивизия стояла в резерве, и он приказал занять солдат учебой, чтобы люди были в боевой готовности. Возвращаясь из штаба корпуса, он остановил машину подле небольшой сосновой рощи. Голубели лужи, и пахло близкой весной, хотя еще в тени лежали бугры пористого снега. Было приятно идти по тропинке, устеленной облетевшей бурой хвоей, шаги скрадывались, воздух напоен смоляной сладостью. Они еще не вышли на опушку, как он услышал слова команды, подумал: там идут занятия.
— Пройдем, — кивнул он Кате.
Она засмеялась, сказала:
— А мне отсюда уходить не хочется… Тихо-то как.
Если не принимать в расчет голоса, то и в самом деле в этой роще стояла необычная, благостная тишина. Он поднял взгляд вверх, там сияли освещенные солнцем вершины остроконечных сосен, резко выделяясь на ярком голубом небе. Он сам давно не видел таких сочных красок, сощурился, наслаждаясь ими. А в это время раздался резкий голос совсем близко:
