Наутро снова пошёл снег. Трофимыч слонялся по пустому дому, курил одну за другой. Делать ничего не хотелось, да и не имело смысла. Перед глазами стояло Анино обиженное лицо. Стал было собирать вещи, но оказалось, что собирать-то, в общем, нечего. Сунул в солдатский вещмешок кое-что из одежды и свою тетрадку с рисунками.
Через неделю никто не приехал. Не приехали и через месяц.
Аню Трофимыч вспоминал сразу, как только просыпался, и весь день она была с ним. В первые дни это были яркие воспоминания во всех подробностях. Потом осталась светлая грусть. Он стал рисовать Анино лицо, но оно выходило всегда обиженным, и он никак не мог вспомнить её в весёлом настроении. Тетрадь кончилась. Он стал рисовать на пустых внутренних обложках книг. Но лицо так и не получалось таким, каким было в действительности. Со временем в памяти и вовсе остался некий яркий образ с неясными очертаниями. Огрызок карандаша сточился, и Трофимыч перестал рисовать.
На охоту он сходил лишь однажды, в феврале. Жульчик поставил в распадке оленуху. Трофимыч приблизился шагов на двадцать — не промажешь. Жульчик контролировал каждое движение зверя, не давал пошевелиться. Трофимыч вскинул ружьё. Кожа в том месте за лопаткой, куда целил Трофимыч, подрагивала, будто предчувствуя смертельный удар. Оленуха обреченно смотрела на охотника выпуклым глазом.
Трофимыч опустил ствол, поставил на предохранитель и поплёлся домой. За спиной заливался лаем Жульчик.
— Сентиментальный шибко стал, — ругал себя Трофимыч, вскрывая банку тушёнки. — Вот и жри теперь консервы!
Жульчик лаял в распадке до полночи. Утром Трофимыч нашёл его в будке. На попытку погладить, Жульчик молча оскалил клык. Миска два дня простояла с едой нетронутой.
Собаки прощают людей. Жульчик тоже простил, и скоро так же радовался по утрам Трофимычу и просился на охоту. Но Трофимыч больше на зверя не ходил. Когда уж сильно надоедали консервы, стрелял рябчиков, которых было полно в пихтаче, и которых почему-то было не так жалко.
Сигареты кончились. Трофимыч перевернул банку с окурками на газету. Сначала докуривал крупные окурки, потом разворачивал маленькие, с ноготь, вытряхивал горько пахнущий табак, сворачивал самокрутку.
В марте потеплело. Синички зазвенели в кустах. С Жульчика клочьями полезла шерсть.
— Вот и ещё одну зиму мы с тобой пережили, Жульчик!
Трофимыч откопал от снега ульи, открыл летки, дал пчёлкам облетаться.
Река ещё ворчала подо льдом, но чувствовалось, что ещё вот-вот и она скинет с себя зимнее одеяло. Трофимыч подумывал, не сходить ли в деревню за сигаретами, пока река не вскрылась, но тут приехал Иван.
