У Рахмиела потомства нет. Его детвора — изречения и поговорки. Их вслед за Рахмиелом повторяет весь город:
— Как говорит сапожник Рахмиел: «Горе-то, горе-то мое! Длинен летний день, конца и края ему нет, а понюхаешь, как у богача мясо жарится, так день еще длиннее покажется».
Голос Рахмиела напоминает скрип нового ремня, дребезжит сухо, надтреснуто, словно вот-вот разломится и рассыплется, как песочный пирог.
— Пенек! — грозит он из своей избушки. — Ай-яй-яй! Расскажу я папе твоему и маме расскажу.
Пенеку не везет. Его родители на виду у всех. Богатство родителей доставляет радости только Фолику и Блюме: их отправили на лиман. Пенеку достаются одни шипы. Именно потому, что его не любят дома, держат среди прислуги на кухне, он стал своего рода «знаменитостью»— все его знают и готовы при случае ему напакостить.
Пенек с минуту стоит против Рахмиела, глядя на свои опущенные испачканные руки, которыми он помогал старому тряпичнику подбирать ветошь, трет одну руку о другую, мысленно подбирает слова, чтобы упросить Рахмиела не говорить родителям о его проступке.
— Поди-ка сюда! — зовет его Рахмиел.
Пенек оглядывается с таким чувством, будто перед ним не живой человек — перед ним луна с желтым лбом и бородой.
— Ну-ка, поближе! — приглашает его Рахмиел. — Еще ближе!
С минуту Рахмиел смотрит на него серьезно сквозь очки, которые вот-вот соскользнут с носа.
— Скажи-ка правду, — подмигивает Рахмиел, — шлепают тебя дома? Шлепают, наверное, бедненького! — и тянет все ближе и ближе к себе.
От Рахмиела, из его раскрытого рта несет смешанным зловонием — постным духом и запахом сапожного вара. Этим зловонием он дышит Пенеку в ухо:
— Скажи правду!
Подмигивая Пенеку наморщенным лбом, Рахмиел высоко поднимает кверху глаза, видны одни белки. Этим он хочет сказать: люди — олухи, понимаем друг друга лишь мы с тобой, а?
— Ну, а жаркое? — спрашивает он. — Жаркое-то все-таки лопать дают? Уплетаешь небось, приятель? И поди каждый день?
Пенек молчит, опускает голову, впивается глазами в землю.
— Ай-яй-яй-яй! Ай-яй-яй! — жалеет его Рахмиел.
Он оглядывает Пенека поверх очков.
— А что? Не любят тебя? Бедненький! Чего же они от тебя хотят?
Пенек опускает голову еще ниже, еще сильнее впивается глазами в землю и вдруг невольно жмурится: Рахмиел уцепил его крепко за ухо и, стиснув зубы, бурчит:
— Вкусное жаркое? Вкусное небось? А я, брат, его и в глаза-то редко вижу!
9
Пенек медленно плетется прочь от избушки Рахмиела. Он чувствует: его жизнь сейчас и медной полушки не стоит. В памяти все еще звенят последние слова Рахмиела: «Вкусное небось жаркое?» Ухо, за которое только что дергали Пенека, горит и пылает. Летний день в нем звенит великопостным колоколом. Часы унылы, как тоска по жареному мясу в этих бедных, жалких уличках. Тоска — без предела. Тоска — как вечность.
