На Днепре - Давид Рафаилович Бергельсон

«…Вот родословный список Адама… …И родил он сына и нарек ему имя Сиф… …И жил Сиф сто пять лет и родил Еноса…»

Именно такой хотелось бы кое-кому из них видеть летопись своего прошлого — величавым библейским сказанием, легендой о патриархах.

Однако краткости ради приходится пожертвовать патриархами и начать так:

То было поколение, жившее лет за тридцать до революции. То были города на правом берегу Днепра, вдали и от Иордана и от патриархов, вдали даже от Днепра — города, расположенные в глубине черноземной, зеленокудрой Украины…

…………………………………………

Главе «дома» Михоелу Левину, сыну реб Гавриела, лет шестьдесят пять.

Сыну Пенеку — младшему отпрыску «дома» — лет семь.

Главу «дома» величают даже за глаза и среди своих и во всей округе «реб Михоел». Титул «реб» — дань уважения богатству, раввинской учености, уму, житейской умелости (где возможно — на копейку поскупится, но при случае и на сотню расщедрится).

У главы «дома» борода длинная, но совсем будничная, темная с проседью, словно у бедняка. Лицо же его, красноватое по-стариковски, как бы опаленное солнцем, сохраняет выражение торжественное, праздничное. И все оно в мелких морщинках. Морщинки змеятся по сторонам крутого, с горбинкой носа, покрытого еще более темным загаром, расходятся лучами вокруг блестящих темно-серых пытливых глаз. Морщинки бороздят лицо, разбегаются по нему, вновь сходятся и кладут отпечаток горечи на облик главы «дома», в особенности на его высокий, выпуклый лоб, на котором как бы незримо начертано:

«…Не пойму… От велений священных книг я никогда не отступал. Да и жизнь как будто бы сложилась удачно. А все же недоволен я чем-то, и мира в душе моей нет…»

Выражение это никогда не покидает его лица. Особенно отчетливо оно в жаркие летние дни, когда глава «дома» у себя в конторе смотрит поверх дешевеньких очков и диктует служащему, кассиру Мойше, письма, полукоммерческие, полудружеские, полные глубокомысленной раввинской учености. Диктует он медленно, не спеша, на тяжеловесном древнем языке, как бы извлекая нужные слова из старинных гробниц.

Не меняя выражения лица, он внезапно перестает диктовать и уходит в расположенную рядом просторную столовую. Там он, шестидесятипятилетний старик, спрашивает семилетнего малыша Пенека:

— Объясни-ка мне, голубчик, что это вдруг на тебя такое веселье нашло? С самого утра ты бесишься, орешь, прыгаешь. Скажи, пожалуйста, в чем дело? И я не прочь был бы развеселиться.