— Попахивает судом, — пустил Стругацкий, невесело ухмыльнувшись.
Ермолина сидела, будто ее исцелили от слепоты.
— Батюшки, да ведь он прав, прав, — трагическим шепотом, поворотясь к Уфиркину, причитала она. — Го-о-споди, подельщица! На театр молилась, а греха не чуяла. Ведь прав. Дурела от успеха, а в себя, в себя не заглянула. Не-ет, актера стегать положено, стегать. А я как лыска без узды. И вот на тебе, хнычу. — Она повернулась к Красновидову: — Что же делать? Делать-то что, Оле-ег? — глаза ее увлажнились. — Сами, выходит, из храма бога вытащили, а теперь…
Красновидова эти причитания угнетали. Именно Ермолину, одну ее, он бы поставил отдельно. Эта актриса никогда не шла на сделку, не давала себе послаблений. Ее труду, жестокой требовательности он поклонялся, она всегда была примером для него, эталоном истинного художника.
«Подействует ли ее покаяние на других?» — думал он сейчас и ждал, что скажут остальные. Вот Валдаев дважды утвердительно кивнул ему головой. Ангелина Потаповна, потеряв терпение, выкрикнула:
— Ну что же вы молчите? Вас спрашивают!
Ох уж эта Линка, поморщился Красновидов, везде способна базар сотворить.
— Ты, Олег, продолжай, — скрестив на затылке руки, непробиваемо-равнодушно сказал Лежнев, — продолжай, не теряй нити. Два месяца думал, так уж и выскажись.
— Теперь я только одно прошу понять, — продолжал Красновидов. — Как сказала сейчас Ксения Анатольевна, речь должна пойти по линии: тенденция, шанс, суть. Глубоко убежден, что театр, скомпрометировавший себя не только в глазах министерских инстанций, но и перед общественностью, перед зрителем, должен, хотя бы на время, исчезнуть, покинуть город и создаваться заново. Все начинать с азов! И, сколько хватит сил, создавать его по категории высочайшей. И организационной и художественной. Таким образом, встает вопрос: где?
Немая сцена длилась минуты три. Потом Лежнев присвистнул, а Ермолина воскликнула:
— Из Керчи в Вологду, что ли?!
Стругацкий опять хмыкнул и продекламировал:
— Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок…
Валдаев воздержался что-либо говорить, но был явно смущен. Уфиркин негодующе посмотрел на Красновидова:
— Думаешь, здесь все заплачут? Умолять станут: не уезжайте, на кого вы нас покидаете? Хорош план, нечего сказать.
Лежнев спросил у Олега:
— Ты, поди, уже придумал где?
Красновидов вынул из бокового кармана конверт, достал оттуда письмо, спокойно, не торопясь прошелся глазами по строчкам.
