— У меня письмо из города Крутогорска, от Петра Андреевича Рогова. Вы его, надеюсь, помните. Бывший актер нашего театра, ныне пенсионер. Рогов создал в Крутогорске, в своем родном городе, самодеятельный театр. Есть сцена, зрительный зал и прочее. Я предлагаю примкнуть к этому театру. Все остальное подскажет жизнь.
Лидия Николаевна Ермолина нервически захохотала.
— Час от часу не легче. Милейший Олег Борисович, нет, вы уморили. Покинуть город, где все тебе родное, уехать в тмутаракань, в мои-то годы… Вы мне льстите, уж не владеете ли вы секретом, как век продлить?
Уфиркин добавил:
— А что же прикажете мне с моей гипертонией да малым внуком поделывать? Лидуша, уж не взять ли нам с тобой суму с сухарями, внуков на шею да и, действительно, из Керчи в Вологду пешком, по шпалам? Доигрались, нечего сказать. Задурили мозги окончательно — и себя, и других баламутите. Увольте, я пойду.
Уфиркин встал и направился в прихожую.
Лежнев его остановил:
— Паша, уйти успеешь. Доругаемся уж до конца — на сердце легче станет. Сядь.
Подошла жена Валдаева:
— Павел Савельевич, останьтесь, скоро обедать будем.
— Увольте, Элла Ивановна, ну их…
И Павел Савельевич ушел.
Валдаев был совершенно расстроен. Все ожидал, но этой крайности… Хотя, конечно, есть резон. Но так, с маху, без подготовки.
Стругацкий встал в позу тореро и поддразнивал:
— Экстравагантно, нет слов. Олег Борисович склонен к этаким экскурсам. Богатая фантазия и прочее. Но базис… Это и есть цена искупления? Смею вас заверить, любой настоящий мастер в контакте с любителями обескровит себя за сезон. Амортизируется. В этой идее, конечно, есть доля подвижничества, эдакий благородный порыв миссионерства, но реальная почва? Почва должна быть! Вношу контрпредложение. — Он цеплялся, утопая, за соломинку. — Чем в Крутогорск, давайте уж лучше в Тюмень. Там областной театр, пункт более населенный. — Запнулся, раздумывая. — И на главрежа — вакансия.
Томский вставил:
— Там своих актеров пруд пруди, а еще мы туда привалим. Я в Тюмени был. Дыра.
Красновидов сохранял каменное спокойствие. Прищурившись, незаметно оглядывал всех. Он понимал, что взрыва не могло не быть, но он и необходим — первые страсти улягутся. От Стругацкого при всех случаях нельзя было ожидать единомыслия, и Стругацкий не в счет. Этот сизарь из чужой голубятни. А старики поймут! На холодный рассудок все поймут, он был уверен. Жаль, что ушел Уфиркин — честная, прямая душа. Ермолина слишком взволнована, ее надо было подготовить заранее, не учли… Шинкарева, — он посмотрел на нее, как смотрит стрелок на дальнюю мишень, — по всем приметам, она готовит себя к большому прыжку. У нее, пожалуй, самый широкий выбор. Валдаев? Ему, конечно, трудно. Он сибарит. Музей-квартира, как магнит, притягивает. Валдаев привык к роскоши. Ирочке поступать в консерваторию. Жена — клуша, вся в заботах о пончиках, деволяях, карских шашлыках. Там деволяев не будет. А Валдаев очень нужен. Очень. Томский просит слова. Интересно, что этот-то хочет? Как актер давно угас, пять штампов, и те чужие. Когда-то Паратова играл. Он как рассохшаяся скрипка. Но склеить, натянуть новые струны, настроить — что-нибудь еще исполнит. Внешность отменная. Одутловат несколько, это от пива.
