Квартира Валдаевых — сущий музей: мебель, люстры, антиквариат, мейсенские сервизы, красного дерева рояль, ковры и драпри — все говорило о временах и вкусах давно прошедших. А Виктор Иванович, как наследник, лишь бережно хранил, но не приумножал родительского достояния. Комфорт, царящий в каждой мелочи порядок накладывали отпечаток и на хозяина. Виктор Иванович — сравнительно молодой человек, однако по многим приметам выглядел если не старомодным, то уж во всяком случае не современным. Но отец Иван Валдаев ошибся: его Витька не был фатом. Впрочем, если и был, то в жизни, в быту. На сцене он типичный бытовой герой для классического репертуара. Ушедший мир, былые нравы, созданные в большой драматургии, воскресали в исполнении Валдаева правдиво, выпукло и живо, и здесь, как говорят на театре, его фактура не имела соперников. За стенами театра Виктор Иванович был чуток, некорыстолюбив, хлебосолен. Друзья его любили, коллеги ценили, начальство им дорожило, считалось с ним.
Скликать актеров на встречу у Валдаева взялась Татьяна Леонидовна Могилевская. Женщина энергичная, наделенная даром страстной общественницы, она со временем стала бессменной месткомовской дамой, нашла в этом свое призвание и, навсегда оставив сцену, полностью отдалась заботам о людях сцены. Она явилась к Валдаеву загодя, возбужденная, без дальних слов сообщила, кого она сумела пригласить. Вскользь рассказала, кто как к этому приглашению отнесся, и в конце конфиденциально, с некоторой осторожностью сказала:
— И еще придет Олег Борисович.
— Я знаю, — ответил Валдаев, раскуривая трубку. По квартире распространился тончайший запах «Руна». — Он звонил мне сегодня ночью.
С той же осторожностью Могилевская спросила:
— Эта встреча не принесет ему некоторых… ну как бы сказать, излишних волнений? После болезни ему нужен длительный покой. А сегодня могут разгореться страсти — и не дай бог…
— Думаю, — остановил ее Валдаев, — думаю, что ему лучше быть среди нас, чем томиться в одиночестве. А страсти мы постараемся остудить.
Могилевской не терпелось сообщить еще какую-то новость, но она смятенно раздумывала: говорить или промолчать. Валдаев ей помог:
— Ваши глаза не умеют скрывать. Говорите, вам станет легче.
И она, будто подстегнутая, на одном дыхании выпалила:
— Критик Апанасов, помните, который разгромил наш спектакль «К светлому берегу», был членом комиссии, это он протащил идею о расформировании нашего театра. Его поддержал кто-то из управления и ссылался на письмо, пришедшее в комиссию от Стругацкого. Стругацкого вызывали… — Тут она на секунду остановилась, перевела дух и спросила: — Что делать?
