Кто-то стучал в заиндевелое окно... Лыжей! — разглядел я. Кузя махал ладонью куда-то вдаль.
«Уходим!» — понял я. Я, крадучись, выбежал. Мы быстро собрались на площади. К счастью, все четверо. Ушли?
— Моя бежит! — вдруг закричал я.
Она неслась в белой рубашке, как маскхалате, с каким-то длинным предметом в руке. Ружье? Ну это как-то уж слишком!
— Валим! — скомандовал я.
Из соседних улиц выскочили и остальные амазонки, с разными, преимущественно недружелюбными, предметами и криками...
И, как ни странно, это пребывание в Париже примерно в том же «жанре ужасов» шло. Вечер, и мы с Кузей стоим в баре.
«Могу я хотя бы присесть?» — «Нет!» — «Почему?» — «Дорого!» Оказывается, если присядешь за стол, все автоматически вдвое дороже. «Ну и что? Я заплачу! Могу же я получить удовольствие? Париж все-таки». — «Нельзя! Кичиться здесь богатством — дурной тон!» — «Да какое ж это богатство — присесть с чашкой кофе?» — «Нет!»
Поражает многое. Во-первых, это моднейшее, по словам Кузи, заведение, семнадцатого, как уверяет мой друг, века... предельно обшарпано! Из красот только красно-синяя реклама «колы», которую, как уверяет Кузя, французы, гордясь своей независимостью, не пьют. Бар — простая корявая доска, лишь в одном месте опирающаяся на что-то белое, кажется, холодильник. Бармен одет весьма небрежно — майка и семейные трусы. Зато предельно внимателен. Правда, не к нам. Уж час, наверное, пока тут мы стоим, он терпеливо выслушивает, даже кивая, горячечный бред какого-то явного сумасшедшего в рваных брюках. Понимаю, «толерантность». Но зачем-то тут же стоит и слушает этот бред посудомойка, толстая и неряшливая, вдребезги разбивающая миф об изящных француженках, которых практически тут и нет.
Диалог бармена с сумасшедшим продолжается. И даже успешно! Оба, довольные, бьют друг друга по плечу, нас, нормальных, явно игнорируя... Подождем? Может, этот бар специально и создан для сумасшедших?.. Кузя уверяет, что, наоборот, для элиты. Ну что ж, раз элита — стоим.
Посудомойка, простояв примерно час тупо и неподвижно, вдруг согнулась, с большим трудом, затем открыла дверку холодильника, стоящего под барной доской, и попыталась залезть туда. И это ей вдруг удалось!.. Слово «вдруг» тут вполне уместно, потому что она залезла вовсе не так, как лазают в холодильник у нас, что-либо достать, а влезла в него вся, целиком, и захлопнула за собой дверцу. Я стоял потрясенный. Вот он, «их быт»! И никто, главное, вокруг абсолютно не реагировал на то, что тучная, в общем-то, посудомойка зачем-то заточила себя в маленьком, в общем-то, холодильнике. Потеряв речь, я только тыкал пальцем туда, пытаясь привлечь к происходящему внимание. У нас бы давно уже пришли ей на помощь! А здесь? Друг мой Кузя, не реагируя на мои немые жесты, надолго задумался о чем-то своем. Может быть, перед ним плывут просторы родной Вологодчины?
