Да — отпевание теперь Ленке явно не по карману, как вообще она будет с двумя детьми? Поможем, конечно. Слава ведет ее за плечи, что-то почти уже весело говорит.
Мы подходим к большой, слегка обколотой по краям, шершавой старинной плите, под которой — и вокруг которой — лежат поколения Саниных предков. Сюда — через неделю, когда получат, опустят Санину урну, но меня, к сожалению, здесь уже не будет — дела не ждут.
Мы некоторое время молчали над плитой — в глубоко вырезанных буквах светилась и морщилась от ветра вода.
Мы вышли с кладбища, и некоторое время молча, широким фронтом шли по улице — кидаться по трамваям и автобусам после этого было как-то нехорошо.
Мы дошли до метро. Эскалатор превратил наш фронт в цепочку. Мы молча спустились, вошли в вагон.
— Поезд следует до станции “Академическая”! Только до станции “Академическая”! — повторил машинист таким грозным тоном, словно поезд следовал прямиком в ад. Потом вагон вдруг начал гореть — откуда-то повалил едкий дым, почти до отсутствия видимости заполнил салон, — люди кашляли, хрипели... я молился, чтобы хоть побыстрее доехали до станции, — люди, ясное дело, сразу же выскочат на воздух — главное, не затолкать бы друг друга! И совершенно поразило меня, что когда вагон остановился и двери наконец-то разъехались, никто — почти что никто — из вагона не вышел. Люди покашляли, поразгоняли ладошками дым — и двери задвинулись, поехали дальше. И главное — это, видимо, было почти нормой, никто не удивлялся такому, никто и не думал об этом, каждый уже думал о чем-то своем. Я смотрел на седые уже головы моих друзей, на слезы, потекшие наконец-то по щекам, и вдруг почувствовал, как я люблю их и как волнуюсь за них! Наконец пожар вроде бы сам собой ликвидировался, дым куда-то усосался, свет снова стал ярким, и все весело и оживленно заговорили — дождались наконец-то праздника!
В квартире была полная обшарпанность, даже немножко больше, чем я предполагал, — видно, Саня не особенно в последние годы преуспевал, впрочем, это известно было и так — дела его я прекрасно знал, хотя письма он писал исключительно бодрые — веселый, несмотря ни на что, был мужик!
Стояла только водка.
— А ты, может, и не знаешь, что у нас ничего больше и нет! — усмехнулся Слава.
— Знаю, знаю, — ответил я.
Тут и пригодились мои “снэки” — каким далеким казалось время, когда я их брал!
— Ну... — Слава поднял фужер.
Мы, не чокаясь, выпили. Стало шумно и горячо вокруг, а я сам словно уплыл куда-то... Я вдруг ясно вспомнил, как наш Саня, высокий и тощий, стоит вместе с нами в отсветах туристского костра (туристами мы не были, суровый уклад их презирали и ездили в лес исключительно элегантными). Однако Саня стоит именно у туристского костра и, наяривая на гитаре, поет на сочиненный им стремительный мотив:
