Стрекотание ссохшихся листьев под шинами — акустика уже другого пространства: мы вдоль высоких пятнистых деревьев подъезжаем к дачному домику, шофер трясет ключ в дверях — наконец, мы входим в душновато-сухое помещение — видно, давно этот домик для гостей пустовал!
Утром обхожу домик вокруг — скребут по плитам скукоженные листья, наша американская профессорша Елизавет Рив говорит по телефону из гулкого нижнего зала: “Иосиф? Уже выезжаете? Да, все здесь. Скоро увидитесь”.
От волнения я ухожу прочь, попадаю совсем уже в российские заросли. Спокойно, спокойно... Ну и что из того, что был твоим знакомым, а стал гением? Бывает!
Появляются красивые, главное слово, которое я бы употребил, — чистые, студенты “Коннектикат Калладжа”, говорящие по-русски значительно лучше нас. Потом — так называемая “студенческая столовая”, где не сразу и сообразишь, какой крантик из двенадцати нажать... О-хо-хо. Но дело не в этом.
Потом — так называемое “неформальное общение”, разговоры о жизни, о литературе: вот уж верно говорят, что американец знает одно — но зато знает! Вдруг переводчик Голышев, сидящий лицом к стеклам террасы, произносит:
— О, кажется его зеленый “мерседес”. Приехал.
И вот в прихожей (она же кухня), прозвучал быстрый скрип шагов и — абсолютно вроде не изменившаяся картавая речь. Ну что он там застрял? Кофе с дороги? Я понимаю, что волнение — не только от предстоящей встречи с Гением, но и от еще более нервной встречи со Временем. Проходят десятилетия, и все вроде бы не меняется — а вот сейчас тебе предстоит заглянуть времени прямо в лицо. И вот он входит...
— Привет, Валера! Ну — ты изменился только в диаметре!
— Ты тоже!
Потом он здоровается с москвичами — с Таней Бек, Витей Голышевым... Да, на нем отпечаталось все до грамма — чего ему стоила Вторая жизнь и Нобелевская премия!
— В первый раз я выступал в этом калладже за двадцать долларов! — улыбается Иосиф. Теперь в нем уверенность и твердость — прежней дрожи не ощущается. Одет он абсолютно небрежно — в какую-то размахайку цвета хаки, в каких у нас ездят на рыбалку... Теперь и это ему можно. Его высокая, породистая молодая жена из старой русской эмиграции здоровается сдержанно (или отчужденно) и усаживается в сторонке. Ну ясно — она любит Бродского теперешнего — и зачем ей все эти смутные, нервные, тяжелые питерские воспоминания, которые привез сюда я?
Перед выступлением мы расходимся по комнатам. Да, интересно колдует время! Вспышки-воспоминания... Вот — встреча на углу Кирочной... В шестьдесят каком-то году. Он с первой своей женой, тоже высокой и красивой, Мариной Басмановой.
