В конце концов я поставил на стол две плошки мелко просеянной муки с восстановленным сырным порошком и два стакана молока.
Потом позвал Бена идти есть.
Телевизор умолк.
Как показалось, много времени спустя Бен появился и сел за стол. Взял свою вилку.
— Салфетку, — напомнил я.
— Ой, верно.
Он тряхнул бумажной салфеткой и аккуратно расстелил ее на коленях.
Затем набросился на еду, смолотив добрую половину ужина за пять-шесть приемов.
— Вкусно?
Бен кивнул. Казалось, он был погружен в свои мысли. Что бы «мысли» ни значили для Бена.
— Что? — спросил я. Хотя не понятно, зачем.
— Ты ведь и в самом деле опоздал, — сказал он.
13 октября 2001 года
В пекарню я пробрался в 6:51 утра. Только не через кухонную дверь. Грустя и физически ощущая утрату, которая занозой впилась мне под ребра, давила на сердце и не давала вздохнуть полной грудью, я воспользовался входом для покупателей.
Анат глянула из кухни. Выжидательно. Ждала, когда я приду и заговорю с ней. Так, как я делал всегда.
Но не в этот раз.
Я уселся за столик в затемненном кафетерии. Начался долгий кусок времени, в течение которого она не нарезала никаких пончиков.
Потом Анат отерла руки о белый фартук, вышла, встала за стойкой и пристально смотрела молча на меня еще с минуту, а я смотрел на нее в сумеречном свете.
— Вы на меня сердиты, — произнесла она тревожно, голосом, который выдавал сдерживаемые слезы.
— Нет! — сказал я. Выкрикнул, честно говоря. — Нет, конечно же, не сержусь. С чего бы мне сердиться?
— Не надо было мне приходить к вам в дом.
— Да нет, это здорово. Это было прекрасно. Совсем не в том дело.
— В чем же тогда?
Я смотрел в окно всего секунду-другую, пока какая-то машина проезжала мимо, и свет ее фар пробивал предрассветный сумрак — с половинным успехом. Указывая на машину, я заговорил:
— Люди заметят, если уже не заметили. Меня это не беспокоит ни в малейшей степени. А вот для вас это очевидная сложность. А я не хочу создавать вам сложности. В вашей жизни я хочу быть чем-то хорошим. Не хочу накликать на вас беду.
Потом я с минуту просто сидел и дышал, не в силах заставить себя взглянуть на Анат, посмотреть, как были приняты мои слова. Когда любопытство одолело страх, я посмотрел ей в лицо.
То, что я увидел, правдиво можно было описать лишь как… Мне было страшно воспользоваться этим словом, но оно было единственным для завершения этого предложения. Любовь. Анат смотрела на меня с любовью. А уж если и не с любовью, то с тем, что недалеко от нее ушло.
