— Да-а. Если честно, не помню, как долго, но помню, что ему пришлось испытать на себе все виды физиотерапии, прежде чем он вернулся домой. И потом еще, конечно. У него была куча проблем с моторикой. Но я помню, что он пришел в сознание только через пять дней. Однажды, помню, мы с мамой пришли в больницу в семь утра, как делали каждый день, только в тот раз врач вышел и сообщил, что Бен очнулся и нас проводят к нему, чтоб мы посмотрели на него. Хотя мы уже видели Бена, но…
Не было уверенности, что я хотел сказать последним предложением. В мозгах все еще была полная каша.
— Он… я врача имею в виду… все твердил, что произошло чудо. Вот, наверно, мама и я ожидали… понимаете… полного чуда. И, может, так оно и было, но… то есть… Что я имею в виду? Не знаю, как мама, но я-то ждал, что мы войдем, а Бен будет насмехаться надо мной, звать меня глупышом и уверять врача, что для выздоровления ему нужна совсем другая компания. А произошло все совсем не так.
Я умолк, ожидая, не посмотрит ли Анат на меня. Но, сколько бы я ни тянул паузу, она продолжала нарезать тесто. По-моему, она саму себя боялась. Опустив глаза, я заметил, что тыльная сторона моей правой ладони была по-прежнему в муке. Оттирать ее я не хотел. Может, вообще никогда.
— Так вот, я вхожу, и Бен поднимает взгляд. Шел я на шаг-другой за мамой. И Бен смотрит на нее, потом на меня. И лицо у него просто светится. Засияло при виде мамы, засияло (и, может, еще больше) при виде меня. И говорил он плохо, слегка невнятно, но разобрать сказанное было можно. Он произнес: «Мама моя и мой братишка! Смотрите, это моя мама и мой братишка!» Я вас, Анат, не обманываю, Богом клянусь, ничего не преувеличиваю и не разыгрываю: я обернулся посмотреть, не стоит ли за мной еще кто. Буквально. И никого там не было. Врачи несколько дней предупреждали нас, что многое может быть утрачено. Что угодно, в общем-то. Что память может чудовищно ухудшиться. Возможно, он даже не будет знать, кто мы такие. Не будет, может быть, знать, кто он такой. И что память, возможно, вернется, или, возможно, вернется частично, или, вероятно, не вернется вовсе. Так что я просто стоял в палате, не сводя с Бена глаз, а он так ликовал при виде меня. И я подумал: «О, Бог мой. Бен забыл, что ненавидит меня». Поначалу мы подумали, что он стал называть меня «братишкой», потому как не помнил моего имени. Месяцев через шесть ему стало лучше. Главным образом физически. По большей части в отношении моторики. Навыков ходить и говорить. Но потом — застопорилось. И с тех пор, по сути, ничего не изменилось.
