Но я не смел больше ничего говорить.
Вокруг стояла почти полная темнота.
— Лучше пойдем обратно. Сматывайте удочки, — сказал отец, явно забыв, что я рыбу не ловил, а Бен выбрал леску с час назад и, похоже, дремал, свернувшись клубком. — Свети фонарем, Расти, — сказал отец, рывком погружая подвесной мотор в шумную, пахнущую бензином жизнь.
Я направил луч в сторону, где, как я был уверен, находился бивак.
Мой отец направился точно в противоположную сторону.
— Ты не туда лучом светишь, — крикнул он, покрывая рев мотора.
— Нет, это ты правишь не туда! — завопил я.
Бен недовольно поднял голову:
— Чего это вы вдвоем раскричались?
Я склонился к нему поближе и сказал:
— Отец правит не туда.
Бен резко сел. Осмотрелся. Сказал:
— Он знает куда плыть. — Только убежденности в его голосе не было.
Я сказал нечто, удивившее меня тогда, и все еще удивляющее сейчас.
— Ну-да, может, двадцать бутылок пива назад он и знал. — Конечно же, я произнес это негромко, так, что отец не услышал. Только меня удивило, что я хотя бы Бену это высказал. — Смотри, — и я указал на полоску деревьев, обозначавшую место бивака.
— От дерьмо, — прошептал Бен. — Думаю, ты прав.
К тому времени мы успели уйти уже далеко. Под рукой отца лодка просто летела над водой озера.
— Отец! — закричали мы с Беном в один голос.
Тот глянул на нас, чтобы понять, о чем мы кричим. Но так этого и не узнал. Как раз в этот миг свет моего большого фонаря высветил нечто громадное и серое. Подсказала ли мне интуиция, что это плотина? Или я просто увидел нечто большое и твердое и понял, что мы вот-вот в него врежемся?
Просто чтобы было понятно, как далеко светил фонарь: когда я увидел плотину, у отца уже не было времени изменить курс лодки. По сути, у меня даже не было времени предупредить его. Плотина была так близко, что я оказался в состоянии сделать только то, что диктовали рефлексы: выпрыгнуть из лодки.
Мы были настолько близко к плотине, когда увидели ее, что наша моторка врезалась в бетон раньше, чем я попал в воду.
Все, что я помню после этого, должно восприниматься с толикой скепсиса. Кое-что вспыхивает в памяти живо, слишком живо, чтобы исключить возможность ошибок. Но в одних случаях я могу утверждать, что время сжималось, тогда как в других случаях я безо всякого умысла растягивал последовательность событий. Если говорить коротко: одни мои живые воспоминания противоречат другим, не менее живым.
Но я стараюсь, как могу.
Я погрузился в поразительно теплую воду и провожал взглядом фонарь, который тонул, переворачиваясь с конца на конец, его свет вырывал из водной тьмы зловещие щупальца озерных растений и даже разбитую пивную бутылку, тоже тонувшую. При таком разорванном «мышлении» в критический момент я, помнится, находил время удивляться тому, что можно сделать электрический фонарь до того качественно, что он идет на самое дно озера и не гаснет.
