у рек, таких быстрых,
что они никогда не замерзают,
живет Птица,
ярко-голубой зимородок
с солнечным оперением на груди.
Слова - это бессилие. Послушайте только
всезнайку, который рассуждает
об искусстве. Он стоит
с таким начитанным видом
и мечет дымовые бомбы
в святыню.
Я больше не верю
в слова хитроумные,
глубокомысленные,
равнодушно зевающие.
Я верю
в безмолвие
рук,
в прикосновение,
в близость.
Я верю, что мы
должны снова раскопать Помпею
из лавы и пепла.
Руками.
ИЗ СБОРНИКА «СРЕТЕНИЕ», 1972
В самый беспросветный зимний день,
когда солнце, словно раненая глухарка,
низко летит над заснеженными южными вершинами,
ты предчувствуешь весну, уловив невыразимо тихую
мелодию, звучащую в сумеречном свете:
сама жизнь сидит на морозе без рукавиц
и играет на свирели,
не подозревая, что ее слушает кто-то,
чьи уши наполовину заложило
тишиной и смертью.
И вдруг ты видишь: да это же
черный дрозд! Он сидит
среди заиндевелых веток
и тихо играет для самого себя.
Найдет мелодию, сыграет ее, потом повторит,
бесконечно осторожно модулирует он одну тему,
творя солнечную песнь, которую споет
в сырой день распутицы,
в день распада и возрождения.
Арктур
висит низко на западе,
красноватый
и словно сочащийся светом.
Я видел его еще в детстве
со двора нашей лесной усадьбы
вечерами на исходе лета, когда темнота
пахла спелым овсом.
Он мерцал сквозь листву и хвою
над холмами на западе. Цедил свои лучи
сквозь тяжелые росистые ветки,
зеленые от жизни на Земле.
Когда ветер тревожил лес,
казалось, будто руки
осторожно прикасаются к звезде
и ласкают ее.
С тех пор мои долгие мысли
о вечности
всегда проходили
сквозь листву и хвою.
Осенним днем ты уходишь с вырубки
и покидаешь
еще горящий костер.
Берешь свой инструмент и уходишь
в туман и тишину,
а отблеск зажженного тобой костра
ощупывает стволы у тебя за спиной
и лица тех, кто остался
сидеть в освещенном кругу...
Вот так же
мне хотелось бы
уйти из жизни.
Ведь я знаю, нам дан
лишь короткий срок. Я уже вижу,
как ветер кружит белый пепел
над холодной ямой,
оставшейся от пляшущего костра, как олень
долбит стертым от снега копытом
середину кострища.
