— Какого мастера?.. — удивился врач. — Когда и зачем?
— Обыкновенного столяра. И сегодня, непременно сегодня. Я бы попросил его об одном одолжении.
— Ничего не понимаю, Владимир Ильич. Объясните, пожалуйста, мне, бестолковому.
— Все проще простого, доктор. Завтра с утра придет стенографистка с расшифрованным текстом, вы слышали. Текст надо будет вычитать. Тогда-то очень пригодится мне этакая полочка вроде пюпитра для нот. Положу на нее страничку, выправлю, и двинемся дальше. Я во всех деталях уже продумал конструкцию полочки.
— Но ведь я еще не знаю, разрешу ли вам завтра вообще работать, — запротестовал врач. — Это, повторяю, под большим, под очень большим вопросом, Владимир Ильич. Сегодня было сделано исключение.
Рука больного опять показалась над одеялом. Пальцы ее по-прежнему были плотно прижаты друг к другу.
— Мы же договорились, доктор. Пять минут в день — разве это много?
— Много, Владимир Ильич. Для вас пока много.
— А, вот видите: пока, то есть сегодня, много. Стало быть, завтра будет в самую пору. А послезавтра — тем более! Логично?
— Не вижу никакой логики во всем нашем разговоре, Владимир Ильич. Одни сплошные уступки с моей стороны, одни бесконечные компромиссы. — Врач безнадежно махнул рукой.
И снова, во второй раз уже в это утро, дрогнули бледные щеки больного.
— Значит, согласны? Зовете мастера? Сейчас же? Немедленно? Спасибо, доктор, огромное спасибо! Не случайно, как только вижу вас, у меня сразу подымается настроение, мне становится лучше, много лучше. Совсем хорошо!
— Вы это уже говорили мне, Владимир Ильич. Не надо так часто и так сильно меня хвалить — я бог знает что о себе подумаю.
— Ну и думайте на здоровье, доктор. Думайте! Если я хвалю вас, значит, имею на то основания. Поверьте, я научился кое-что понимать в докторах. Особенно в последнее время…
Двенадцать часов ночи.
Час.
Два.
Начало третьего…
Когда же вернется Владимир Ильич? Сысоева, домашняя работница семьи Ульяновых, никак не в состоянии была привыкнуть к тому, что Ленин так мало спит, никогда не отдыхает нормально. Пробовала даже деликатно высказывать свое отношение к «полуношничеству». Владимир Ильич еще более деликатно выслушивал Александру Михайловну, соглашался с тем, что дальше так продолжаться ни в коем случае не может, обещал «всенепременно» исправиться, но все оставалось неизменным и, пожалуй, даже шло к худшему.
Вот и сегодня. Уже далеко за половину третьего перевалило. Чайник десять раз подогрет и столько же раз остыл. Александра Михайловна хорошо знала, в случае чего Владимир Ильич и вида не подаст, что чай недостаточно горяч, все равно похвалит ее за внимание, но и мысли не могла допустить, чтоб после такого изнурительного труда, поздней зимней ночью человек лег спать, не подкрепившись. Снова и снова ставила на плиту крутобокую эмалированную посудину, нетерпеливо покачивавшуюся на чугунных колосничках, словно поторапливая безнадежно запаздывавшего хозяина.
