Наконец и я встал на номер и, дождавшись, покуда Гагаров промнет унтами канал в снегу, дыша мамонтом, и доберется до соснового выступа, где ему и полагалось замереть до зверя, поднял руку, оповещая мужиков, чтоб засекли.
Тот день выдался мартовским — теплым, тихим. Солнце било в высокое поле передо мной, и лучи слепили, отражаясь от тонкого, как соль высшего помола, снега. Сильными синими веслами падали и поднимались тени сосен и елей. Слева, чуть в низине, выпирали кусты — там скучал Третий, — и было хорошо видно, как они поднимались все выше, а потом пропадали, стиснутые стволами, и опять высоко над ними протягивались коротко мачты и провода, а перед глазами, в двух шагах от схрона, из-под наста выглядывали две нежные елочки, веселя панораму. Зато я стоял мясником саратовского крытого рынка: крови жаждал и выстрела. Для того и готовились несколько месяцев. Вся злость и гнев, которые накопил в жесткой коробке календарного года, ненависть к тому, чего душа не принимала, а выполнял, и — подчиняясь им — все, даже самое доброе во мне выстрела ждало. Дыбом чувства поднялись вмиг, когда услышал шум верных загонщиков, бредущих от скотомогильника, и когда ловлю себя на первобытном волнении и ожидании, то лицо и руки кажутся нечистыми, но это позднее, а тогда стоял, боясь пошевелиться, и просил кого-то неведомого, но могущественного послать зверя на меня — порох сох ожиданием, свинец в стволах плавился. А я пыжился не ударить в грязь лицом, когда приспеет настоящее дело, чтобы не пустили в родном охотколлективе расхожую шкварку о моей мнимой меткости и таком же хладнокровии.
Время неслось кувырком — не знаю, быстро это или очень медленно.
Внезапно тени, краски, борозды исчезли. Все кругом стало белесым, размытым — на пологий гребень снежного холма, скрывавшего подступы к березняку, выплыл волчина. Зверь бежал чуть наискосок поля, и ветер старался на меня, — сердце ходуном ходило в груди, понял: уготовлено судьбой пса успокоить.
Волк выскочил на вершину стремительно, но тотчас остановился, растягивая мои добычливые секунды, двусторонним желтым взглядом ухватил перед собой всю местность, сразу и точно задерживая в памяти каждое дерево, каждый куст, каждую обозную борозду, направление полета птицы. Все показалось ему на миг безопасным, вымершим, пустым. Но потому волк и живет, до сих пор рядом с человеком, что сам себе не доверяет по звериной технике безопасности. Да его на этом и ловят. А загонщики базар подняли с собачьим лаем, но дальше колка не шли, боясь попасть под выстрел, тем более, что Симон наверняка мужикам небылицы о карабине наплел, о силе его убойной.
