Рита смеется. Не смеется, заливается. Целый оркестр из колокольчиков.
Павел немного растерян, – Смеешься?.. Да, ты смеешься. Насмешил. Актеры любят смешить. Актеров медом не корми – дай насмешить… Вот ты смеешься, а напрасно. Хотя, как знать? Может быть, смех в данном случае как раз то, что нужно. Всё так неоднозначно, так мучительно… Я страдаю, невыносимо страдаю, Рита. Причина тому – всё те же наблюдения, фантазии. Я, Рита – бесконечно творческий человек, таким уж родился. В понимании среднего нормального человека – урод. Червячок. Аз есмь червь… Нет, нет, какой червь? При чем здесь червь? Это я так, чтобы подчеркнуть унизительный свой путь извилистый. Но не червь, конечно. Гордость имею. И побольше, чем у некоторых, имен называть не буду. Гордость. И благородство в меня родители привнесли. Так что не червь. Скорее вымершая птица. Гасторнис. Была такая птица. Потому что летаю. Да, умею летать. Урод, а летать умеет, в отличие от некоторых, имен называть не буду. Не из опасения, а потому что очень хорошо умею отличить мелкое от главного… Видишь, какой у нас союз? Вы – пташки вольные, я тоже птица. Пусть и вымершая. А вымерших птиц не бывает. Все рано или поздно возвращаются. И гасторнис вернется. Ты веришь? Я верю. Во мне много веры и надежды. А вот профессия у меня – рабская, подневольная. А я сросся со своей профессией. – Хочешь, возьмемся за руки? – Погоди. Возьмемся обязательно, чуть позже. А теперь послушай. У меня ролей-то нет. То, что я играю, ролями назвать нельзя. Ролей нет, и не было никогда. Я на театре прозябаю. Чувствую себя приживалкой, частью декораций. Однако в труппе нет такого легендарного персонажа, как ваш покорный слуга. А дело в том, что я не пропускаю ни одной репетиции. Посещаю и утренние, и вечерние, и ночные перед премьерой. И те, где не занят. Смеются, конечно. Коллеги, партнеры смеются за глаза. Юродивым считают или блаженным. Что-то такое. Я им прощаю. Трудно поверить, но прощаю с великой легкостью. Оно само как-то происходит. Мало того, я все роли знаю наизусть. И заглавные и второстепенные. В давние времена мог бы стать выдающимся суфлером. Память изумительная… Вот они расходятся после репетиций, а я уже в темноте прокрадываюсь на сцену и исполняю монологи. И диалоги. Играю и за себя, и за своего партнера. Иногда до самого утра… Здесь ты должна понять – это не отчаяние. Не болезнь отчаяния. Это – счастье. Трудно поверить, но это так… Мне зритель не нужен. Даже противопоказан. Ты же видела, что происходит с моим лицом, когда я публично исполняю монологи? В особенности Макбета… Вообще Шекспира. Шекспир мне противопоказан. Он убьет меня однажды, я знаю. Но без него не могу… Без Шекспира и без женщин. И женщины мне противопоказаны, потому что сердце имею слабое. Как всякая птица. Между прочим, гасторнис вымер. Это такая метафора. – Может быть, попытаться как-то проще жить. Немного легкомыслия? – Может быть. Наверняка. Но это же надо принять, настроиться. Стать французом. – Рита смеется, – Почему французом? – Павел серьезен, – Но я же играл французов. Это крайне поверхностные люди. Единственное, что объединяет меня с ними – некоторая прижимистость. Я даже пустые спичечные коробки не выбрасываю, думаю, не смейся, когда-нибудь из театра меня все равно попросят за ненадобностью, чем стану заниматься? Вот буду сочинять что-нибудь из коробков. Скажем, башню можно будет построить. Или мост. Я читал такую комедию французскую. Кошмар. Герой строил из спичек башни, мосты, а над ним все потешались. В гости приглашали, чтобы потешаться. Кошмар… Творческому человеку все в хозяйстве сгодится. Пробки от бутылок собираю. Значит, кто-то наверняка, собирает бутылки. Не с тем, чтобы сдавать, а для коллекции. Коллекционер. Но вот он, тот собиратель бутылок, хранит свою тайну, помалкивает, и над ним никто не смеется, а я, или тот француз с башнями, не сумели удержаться, и сделались шутами. Молчание – золото. У меня в доме столько всего накоплено – шагу не ступить… А хочешь, я пойду, спрячусь под лестницей, а ты, как будто не знаешь, по лестнице пройдешь. Детство вспомним. Мое детство… Глупое предложение, согласен. Иногда совсем дураком делаюсь. Наверное, так душа отдыхает. В такие минуты человек особенно беззащитен… Ты не обиделась? Это же игра, не обижайся. Я бы и смотреть не стал… Стал бы, конечно… Стыдно. Забудь… Они легкие, пьют легко, французы эти. Легкие вина, пьют легко. Шампанское – это же их изобретение?.. Я, когда ухожу в запой, мрачным делаюсь. Все бездны души моей как бы разверзаются. Такое про себя узнаю во время запоя, что жить не хочется… Рита, я же бесконечно русский человек. Русский актер. Во мне плач живет и раскаяние. Что мне эти французишки, да и при чем они? Здесь всё и все. Разве есть на свете еще люди? Ты думаешь, есть еще на свете белом люди? Ты думаешь, тот, иной невидимый мир существует? Ты думаешь, что Шекспир – человек?.. Здесь, Рита, совесть, стыд, жизнь, надежда. Нигде больше. Всё остальное – лишь воображение. Жаль, конечно, но это так. Чудовищная игра. Мы просто бредим. Всё бред. Когда это знание проникает в тебя, становится страшно. Невыносимо становится… Но надежда не исчезает. Это даровано нам свыше!.. Всегда надежда. Даже на краю гибели. Даже в последнем вздохе надежда и свет, Рита!.. О коробках и пробках не думай. Это от беспомощности. Это я маленького себя жалею. Это любовь просится. Видишь, какое слово произнес заветное?.. Да разве создала природа человека нежнее и лучше меня?.. Ой, молоточки в голове, тошнит… Рита, я точно знаю, что женюсь на ком-то из вас, но не могу выбрать. – В глазах Павла уже мигают недобрые огоньки. – Вы обе моя страсть! Знаешь ли ты, Рита, что такое страсть?! – Наверное, Павел, наверное, пора домой, баиньки? – Вот видишь? Забудь немедленно всё, что я тебе сказал. – Уже забыла. – Обещаешь? – Обещаю. Выпьешь шампанского?.. Шампанского на посошок и по коням, да?
