Как-то уже после войны, днем сидел задумавшись. Мама громко хлопнула дверью, звякнули стекла в оконных рамах, дрогнули стены. От неожиданности я вздрогнул — «взрывная волна!?» Почему же в детстве под режущий слух оглушительный треск снарядных разрывов, разрывов мин, бомб, вой осколков и рикошетных пуль, клекот летящих мин — мы не вздрагивали, свыклись. А вот тишина была страшна! Мы не боялись воя клочков рваного металла и посвиста пуль. Опыт показывал, что смерть приходит беззвучно. Такая уж она смерть. Слышно то, что тебя уже миновало. Если ты слышишь клекот летящей мины, значит, мина над тобой и рванет позади тебя.
Куда-то мы пробирались с Вальком, я познакомился с ним случайно в октябре или в ноябре. В городе уже шли бои. Забрался я в подвал одного дома, рядом с моей конурой, а там пацан, он и говорит:
— Здорово.
— Здорово, ты кто? — спрашиваю.
— Я Валек, а ты?
— Я Юрок Серый, может слышал?
— Не-а.
— Ну ладно, будем знакомы?
— Ага!
Поболтали малость. Позвал его жить ко мне, вдвоем веселее, да у меня и лучше. На кирпичи положена дверь, солома прикрытая брезентом. Несколько мешков да одеяло, так что жить можно. В углу таганок с чугунком, ведро с водой. Только со жратвой плохо. Правда, есть очистки от картошки и пачка немецких галет. А у Вальки не было ни-че-го! Несколько дней так прокормились, но надо идти рысачить, ну и пошли. Идем, и тут сзади с треском лопается мина, я упал, а когда повернул голову — Валька лежал, уткнув нос в землю, а между лопаток из спины торчал кусок зазубренного металла. Валькина голова лежала рядом с моими коленями. Чуть-чуть меня миновало. Вальке досталась моя железяка, он своим телом прикрыл меня, падали ж одновременно, только я живым, а он уже мертвым. Вот и все наше знакомство. Несколько дней. О чем говорили? О жратве естественно и как хорошо будет после войны. О родных без уговора молчали, заговоришь, вспомнишь, тоска придет, и расплачешься, а плакать было нельзя, время было такое — жестокое. Я должен был ходить в третий класс, но о школе не думал, она как-то была мне не нужна. Подходил к концу 10-й год моей жизни на этом свете, а свет этот был величиной с крохотный закуток полузасыпанного подвала и самого черного цвета закопченные стены. Так проходило мое «счастливое детство» — в огромном, разрушенном до основания городе, в дыму и копоти горелого тала, кирпичной пыли и милосердия смерти.
Сам я не видел, рассказывали. На станции Ильмень по ветке Мичуринск — Камышин немцы разбомбили эшелон с ранеными. Днем. На вагонах были красные кресты, отлично видимые с воздуха. Вагоны горели прямо на путях с живыми людьми. Кто мог, выползал и вываливался из дверей вагонов на насыпь и погибал. Эшелон был с тяжелоранеными. Крики и стоны погибающих людей глушили рев моторов, треск пулеметов и авиапушек, взрывы бомб и гул пламени горящих вагонов. Бегая по воле, я проезжал это место. Маленький полустанок у ж./д. моста. Видел остовы сгоревших вагонов, валявшийся под откосом паровоз, только вот могил не видел. Не было их. Говорят, сгоревших людей сгребли в одну яму и сравняли с землей. Военная Тайна.
