Сейчас уже и не помню, наверное, в 42-м на станции стоял эшелон. В телятниках открыты двери, в проемах толпятся бойцы, мы стоим возле одного вагона и слушаем. В вагоне боец играет на скрипке. Я слышу чудесную мелодию. Но вот состав тронулся, набрал ход и скрылся за поворотом на Ростов. У меня многие годы в ушах стояла эта мелодия, сыгранная на стоянке неизвестным бойцом. Прошло много лет — по радио передают концерт, и я снова вижу себя стоящего у вагона тем жарким летом, с остриженной «лесенкой» головой и открытым ртом. Чардаш Монте всегда высвечивает ту картину моего детства и какую-то щемящую тоску о навсегда ушедшем времени.
Эшелоны идут часто, один за другим, туда — с людьми, лошадями, повозками с задранными в небо оглоблями. Танки, пушки закрыты брезентом. Обратно те же эшелоны с ранеными, разбитой техникой, беженцами, станками, скотом. Мы встречаем и провожаем эшелоны во всех направлениях, какая уж тут школа. С уроков убегаем каждый день. Однажды воинский эшелон стоял очень мало. Дали отправление без свистка. Просто дернулся состав и пошел. Бойцы вскакивали в вагоны на ходу, подсаживая друг друга, втаскивали в вагон за руки, за ремни. А один боец ушел на базарчик возле вокзала, состав тронулся и пошел, а боец за составом бегом. В руке котелок, молоко выплескивается, а он все бежит и бежит. Эшелон ушел, боец вернулся с пустым котелком, все молоко расплескал пока бежал. Что было с этим бойцом? Наверное, трибунал и вышка. Наверное, тогда уже действовал печально знаменитый приказ №227, текст которого мы смогли прочитать много-много лет спустя! Что мы знали тогда? О чем думали? Жестовое и безжалостное время. И ничего и никому не было жалко. Перегорали в навоз миллионы человеческих жизней. Тогда прошел слух, что немцы эшелон разбомбили, побили жуть сколько народа.
Роют окопы. Зигзаг траншеи проходит через дворы, кладбище и уходит в степь. Из бревен строят Д3ОТы, на некоторые ставят бетонные колпаки. В ДЗОТах пахнет сырой землей и сосной. В амбразуру видны кресты и далекая степь.
Помню, для меня было удивительным открытием, что рот у человека имеет форму каблука ботинка, я почему-то думал, что он прямой как щель в заборе. А тут раскопали могилу, а там цельный гроб, ну взяли и открыли его. В гробу лежала девушка. Скелет одетый в белое платье, каштановые волосы перехваченные голубой лентой, а из глазниц смотрели высохшие шкурки глаз. Вот тут-то я вдруг и увидел по белым зубам, что челюсть полукруглая, а не прямая, как ее мы рисовали на бумаге и на заборах. Я долго потом все щупал и щупал свою челюсть, все не хотелось верить, что моя челюсть такая же, как у скелета той девушки, что лежала в том гробу. Кости где-то прикопали, а гроб сожгли, хотя гроб был богатый, оббитый медными узорами, с ручками.
