Апрель-май 1942-го года. Пришел еще один эшелон с танками. Через дырку в заборе проникаем на территорию складирования разбитой техники. Начинаем обследование, возможно, что-то и найдем. Первый танк без башни, мотора нет, в корпусе ржавая вода и стреляные винтовочные гильзы. Идем к следующему, пусто. Так по очереди и обследуем, авось что-то и забыли солдаты нужное нам? Бежим к следующему. Я первый на броню, Вася к люку механика-водителя. Я на башню. Люк открыт, я в люк и от люка на землю. В танке мертвяки смердящие. Вася тоже носом к носу с мертвым водителем. Нас рвет, рвота какая-то истерическая, выворачивает желудок наизнанку, а там уже нет ничего. Долго-долго нас преследует трупный запах, нет желания садиться за стол, тошнит. Такие вот находки и трофеи. Потом, за войну мы на это нагляделись, притерпелись и уже не обращали на это внимания. Трупы стали обыденными и, как бы, необходимыми спутниками нашей жизни.
Жара, лето обжигает солнечными лучами. От рельс, шпал, вагонов идет особый железнодорожный запах, который не спутаешь ни с каким другим запахом. Идем с Васей Белым вдоль состава, поглядывая сквозь сцепки. Вроде бы нет никого. Лезем на платформу, на ней разбитый немецкий самолет. В кабине пилота разбитые приборы, провода, на полу несколько сцепок снарядиков, белых алюминиевых. Я кладу несколько штук к себе за пазуху. Вася боится и просит выбросить их. Больше нет ничего. Идем дальше, на следующей платформе танк. Похоже, что наш, мы такие видели на картинках, вокруг башни поручни — говорят командирский, люки открыты. Моторная часть открыта, мотора нет. Лезем внутрь. В башне рядочком уложены снаряды. Я отстегиваю один и сую в казенник и закрываю затвор. Хочу открыть замок, но не могу, заклинило, и, случайно нажимаю спуск. Грохот выстрела и толчок отдачи. Вася смотрит на меня — я смотрю на Васю, все так неожиданно, только круглые от страха глаза. Вываливаемся из танка и стоим на коленях у платформ. Нас жестко берут за руки, смотрим в белой гимнастерке милиционер. Поднимает нас и со всей силы сапогом под зад с правой ноги Васю, а мне достается с левой. Сделав пируэт в воздухе, я головой втыкаюсь в кучу песка, а Вася летит ласточкой и ляпается в лужу меж путей. Я мгновенно вскакиваю и кидаюсь под вагоны. С Васей встречаемся на другой день, и он, и я оба хромаем, нога ужасно болит в том месте, откуда она растет. У меня случайно за пазухой сохранились два снарядика от немецкой авиапушки. Вытаскиваю из гильзы снарядик, высыпаю порох и поджигаю его. Порох сгорает, оставляя черную паутинку и желтое пятно, дунул и нет ничего. Вывернул носик снаряда, внутри розовая масса, пытался зажечь — не горит, выбросил. Стал расковыривать головку, а она взорвалась! Морда у меня черная, из ладони сочится кровь. Пошел умылся, вроде бы все цело и все на месте. Много лет спустя под большим пальцем из мякоти вылезла шишечка. Расковырял ладонь — шарик покрытый хрящиком. Разрезал хрящик — маленький кусочек алюминия — напоминание о детстве и наших играх. Как я сейчас осмысливаю те танковые «стрельбы»? Танк был БТ-5 или БТ-7, выстрелы были холостые, последствий никаких, а если бы были боевые, то, наверняка, поджопником мы бы не отделались!
