Мой друг Женька Иванцов, придумал такую прекрасную штуку, а мне ничего не сказал, тоже друг называется! У себя во дворе он высоко под крышей сарая сварганил насест и с этого насеста срал, и все в одну точку. К середине зимы выросла огромная сосулька из говна, больше нашего роста! Вот тут-то он мне и открыл свою тайну. Эх, не додумался я до этого, не хватило ума, Женька умнее меня оказался! Он позвал меня и открыл свою тайну. Ломом отбили примерзшую каланчу-сосульку и унесли ее на улицу. Долго думали, что с ней делать и решили подарить родной школе. Когда стемнело, мы оттащили к школе эту скульптуру и поставили ее у входа. Эх, как хорошо-то на душе! Только потом у меня варежки долго воняли Женькиным говном, когда сохли на печке, и домашние морщили носы. У нас с Женькой много пропущенных дней в школе, пожалуй, больше четверти. Нас могут не перевести в третий класс и оставить на второй год. Дома будет такая трепка, страшно подумать! Не у меня, я Мамы не боюсь, а у Женьки, у него отец дома, не на фронте. Нам надо срочно заболеть и обязательно попасть в больницу. Вот только тогда нас переведут. Но заболеть какой болезнью? Мы не знаем, и как такую болезнь сделать, тоже не знаем. Ура выход найден, надо подорвать себя. Садимся друг против друга, ноги между ног. Между ног ставим топор, обухом на землю, а острием вверх, и ногами поддерживаем топор, чтобы не упал. На острие кладем запал от гранаты. Ударами молотка разрубаем запал пополам вдоль. Сыпется желтый порошок, но запал не взрывается. Мы в унынии, больше ничего не приходит в голову умного, и мы со страхом ждем решения своих судеб в школе. Нас все-таки переводят, но это нас уже не радует. Война рядом.
Война рядом. Улицы забиты обозами, кругом военные, беженцы. На базаре ничего не купишь, магазины пустые. И днем и ночью гудят самолеты, часто объявляют воздушную тревогу, но на нее уже мало обращаем внимания, привыкли. Ночью нет ни огонька, все затемнено и на улицу ни кто не выходит, комендантский час. Чуть стемнело — все по домам. Забыта рыбалка в ночное, лодки у всех отобрали. Тревожно и страшно. Игры прекратились сами собой, все думают об эвакуации. У Саньки на поясе гранатная сумка:
— Зачем? — спрашиваю я.
— Я в нее положу хлеб, когда будем эвакуироваться. Хлеб в запасе будет всегда со мной… — отвечает он.
Василий (Санькин брат) уже совсем взрослый, работает с отцом на железке. Мы нашли обойму с патронами, а Васька отобрал ее у нас. Попросил у бойца винтовку и, положив ствол на штакетник, выпустил пять пуль в небо, и страшно довольный стал чистил винтовку. А у нас патронов навалом, но мы молчим. Узнают — отберут, а по-настоящему стрельнуть из винтаря не дадут. Мы стреляем по своему: вытащив пулю из гильзы, отсыпаем часть пороха, потом забив пулю, чтобы она провалилась внутрь, досыпаем остатки пороха и поджигаем. Порох, выгорая, выбрасывает пулю с хлопком, вот и стреляем на пустыре, пока ни кто не видит, а чтобы руку не обожгло, патрон держим, обернув его подлом рубахи. Еще можно стрельнуть и так: патрон вбивается в землю камнем, а потом, наставив гвоздь, разбиваем капсюль. Гильзу, конечно, разрывает и может землей запорошить глаза, но тут хлопок получается громкий, поэтому мы стреляем и таким способом. Если патронов находим много, то выкопав ямку, ссыпаем туда патроны и, разводим костер. Все это малоинтересно, эх, если бы пальнуть из настоящей винтовки, это было бы здорово! После, когда уйдет война, мы будем взрывать снаряды и мины в кострах, подрывать толовыми шашками, в общем, производить разминирование на «общественных началах».
